Позже мы лежим недвижимо. Дэй рядом, одеяло прикрывает его ноги, глаза закрыты – он дремлет, его пальцы сплетены с моими. Я оглядываю комнату. Одеяла свисают с кровати. На простынях стрелы морщин, словно лучи десятка маленьких солнц. На моей подушке глубокая впадина. На полу битое стекло и лепестки цветов. Я даже не заметила, что мы смахнули вазу с прикроватной тумбочки, не услышала звона осколков о паркет вишневого дерева. Глаза возвращаются к Дэю. На его лице теперь такое умиротворенное, даже наивное выражение; в тусклом свете ночи на нем не видно боли. Он не дрожит. Его голову обрамляют растрепанные волосы, на нескольких прядях отблески уличного света. Я придвигаюсь ближе, провожу пальцами по мускулистым рукам, губами касаюсь его щеки.
Дэй открывает глаза, сонно моргает. Он долго смотрит на меня. Что он видит? Мучают ли его терзания и страх, в которых он мне недавно признался, продолжают ли преследовать его? Он подается ко мне и целует с необыкновенной нежностью. Он не торопится отнимать губы, медлит. И я не хочу, чтобы он спешил. Не хочу думать о пробуждении. Я снова притягиваю его к себе и чувствую: его страсть не утолена. Я думаю только о том, что благодарна ему за молчание, за то, что он не говорит: «Ты связываешь нас, тогда как должна меня отпустить».
Дэй
У меня хватало подружек. Впервые я поцеловался в двенадцать – ткнулся в губы шестнадцатилетней девицы, а она в обмен не сдала меня полиции. Я волочился за многими девчонками из трущобных секторов и за парочкой богачек, была у меня девчонка даже из секторов драгоценных камней. Она только перешла в среднюю школу, мне тогда исполнилось четырнадцать, наш роман длился несколько дней. Она была хорошенькая, с короткой мальчиковой стрижкой, светло-каштановыми волосами и безупречной оливковой кожей. Мы с ней каждый день незаметно проникали в школьный подвал и там… немного веселились. Долго рассказывать.
Но… Джун.
Сердце мое, как я и опасался, раскрывается ей навстречу, и у меня нет ни сил, ни желания с ним бороться. Все заслоны, которые удалось вокруг себя соорудить, вся система подавления чувств теперь рухнули. В тускло-синем свете ночи я протягиваю руку и провожу ладонью по изгибам ее тела. Дыхание у меня все еще поверхностное. Не хочу первым нарушать безмолвие. Моя грудь легонько прижимается к ее спине, а руки уютно покоятся на ее талии, ее волосы темными матовыми локонами ниспадают на шею. Я касаюсь лицом ее гладкой кожи. Миллион мыслей приходит мне в голову, но, как и она, я храню молчание.
Просто слова не нужны.
Дернувшись, я просыпаюсь, хватаю ртом воздух. Дышу с трудом, легкие тщетно пытаются набрать воздуха. Где я?
В постели Джун.
Это был кошмар. Просто ночной кошмар; и теперь тупик в секторе Лейк, улица и кровь исчезли. Несколько секунд я пытаюсь перевести дыхание, замедлить биение сердца. Я весь в поту. Смотрю на Джун. Она покоится на боку лицом ко мне, грудь ее мягко вздымается и опадает в стабильном ритме. Хорошо. Я ее не разбудил. Быстро отираю слезы с лица незабинтованной рукой и еще несколько минут лежу неподвижно, унимая дрожь. Когда становится ясно, что больше мне не уснуть, осторожно сажусь на кровати, подтягиваю к себе ноги, кладу руки на колени. Наклоняю голову. Ресницы щекочут кожу на руке. Я так устал, словно только что поднялся по стене тридцатиэтажного дома.
Посетивший меня кошмар был явно худшим из всех. Я даже боюсь надолго закрывать глаза – вдруг те образы опять запляшут под веками. Оглядываю комнату. Перед глазами опять встает туман, и я сердито отираю слезы. Который теперь час? За окном еще темно, виднеется только отдаленное сияние информэкрана да фонарей. Я смотрю на Джун: тусклый уличный свет расплескивает краски по ее коже. На этот раз я не касаюсь ее.
Не знаю, сколько я сижу так, подтянув к себе ноги, затем делаю несколько глубоких вдохов, выравнивая дыхание. Времени уже прошло достаточно, и пот, в котором я проснулся, высох. Перевожу взгляд на балкон, некоторое время смотрю на него, не в силах оторваться, потом бесшумно поднимаюсь с кровати, надеваю рубашку, брюки и ботинки. Завязываю волосы тугим узлом, плотно натягиваю кепку. Джун шевелится в постели, и я замираю. Когда она вновь успокаивается, я застегиваю на рубашке последнюю пуговицу и подхожу к стеклянной балконной двери. Распахиваю ее, потом бесшумно за собой закрываю.