Победитель. Апология

Эта  д о л г а я  п а у з а — из Достоевского. Только Алеша Карамазов после паузы сказал Ивану: «Расстрелять». Расстрелять изверга, травившего ребенка собаками. Тихо сказал, с мучением. Р. Киреев подключается к вековому раздумью русской литературы о тяжбе закона и жалости в душе человека. Русская классика после мучительных колебаний брала сторону жалости, но тотчас брала на себя и крест ответственности. Современный писатель после мучительных колебаний дает неопределенный ответ. Рябов прав, Мальгинов не прав. Но Рябов может перерезать горло врагу своему, а Мальгинов хоть и перегрыз уже, но… пожалуй, его можно понять. «Всякая тварь, если уж бог создал ее…» — это так. Но дело-то надо делать? Порядок должен быть или нет? Кто лучше работает: четкий мастер или рыхлый трепач, который рассчитывает на жалость и снисхождение? Да, но…

В эмоциональной атмосфере киреевских романов самой характерной чертой является это вот колебание чувств. Оно порождает «мерцающую» композицию текста, и оно само есть порождение неполной уверенности автора в том новом герое, которого он открыл и исследует. Этот деловой человек еще только-только определяется в нашей действительности — средний, «среднестатистический», «средненравственный» житель. Из него легко сотворить кумира — в чисто производственном сюжете, вроде пьесы «Человек со стороны». Но с ним сложно, когда берешь его в толще быта: он облеплен со всех сторон широкодушевными родственниками; над ним висит вековая традиция русской классики, велевшей любить и прощать; на каждом шагу он невольно наступает на ногу какому-нибудь бездарному Толпищину, который тоже хочет жить; его тянет в Жаброво, его манит Фаина, а там тоже — душа, и тоже — втюришься, вляпаешься, влипнешь, а рубить — жестоко, а Достоевский не простит…

Достоевский, между прочим, мог позволить себе сочетания эмоций, совершенно невероятные для современного среднего человека: преступник есть несчастный человек; его надо жалеть, и  и м е н н о  п о э т о м у  наказание должно приходить с жесткой неотвратимостью.

Пауза после такого откровения может длиться весьма долго, но и после паузы Иннокентий Мальгинов или Станислав Рябов, наверное, спросят: так все-таки — жалеть или карать? У Достоевского «на небе», «в куполе», «у бога» были решены кардинально все вопросы, и это держало его душу прямой, когда в мире практики и прагматики он шел по ножу неразрешимых проблем. А мы люди земные, мы их решаем практически…

Я начал с того, что Руслан Киреев — писатель острого, трезвого, зоркого, земного зрения. У него нет вкуса к эмпиреям. Он перепахивает реальность, отваливая новый пласт, наклоняясь над землей, всматриваясь в отвал.

Он пытается понять тех людей, которые рождаются сейчас в наших новых буднях, и, пытаясь понять, ищет им определения и оценки.

Нелегкая работа.

Поможем автору, задумавшись вместе с ним над его героями.

Ибо его герои — это ведь и мы с вами.

Л. АННИНСКИЙ

notes

Примечания

1

Учительница (нем.).

2

— Спасибо. Вы говорите по-немецки?

— Немного.

3

— У вас неплохое произношение.

4

От вас пахнет вином.

5

— Сегодня я поняла это.

6

— Я приглашаю вас на следующий танец.

7

— Разрешите?

8

— Новый дом.

9

— Прекрасный дом.

10

— Это не ваша кошка?

11

— Вы не хотите пригласить меня на чашку чая?

12

— Почему?

13

— У вас нет чая?

14

— До свидания.

15

— Изумительная ночь. Птички поют.

16

— Изумительный день.

17

Приглашаю вас на следующий танец.

18

— Простите, но я понимаю ваш разговор (франц.).

19

Не виновен (латин.).

20

Благодарю. Весьма приятно было познакомиться с вами (франц.).

21

— Я надеюсь, вы не испытываете ко мне личной неприязни (франц.).

22

— Великолепно (франц.).

23

Прощальный привет (франц.).

24

И ты, Брут! (латин.).