Победитель, или В плену любви

— Да, я в порядке, — сказал он резко, сжал ее руку и продолжил сухо: — Даже стычки ни одной не было, так, Харви?

— Разве что с тем быком, — отозвался Харви и весело кивнул. — Пришлось врезать между рогов, чтобы не дергался. — Он подмигнул Манди и поднялся, чтобы побыстрее оказаться у корзины с горячими хлебами, которую слуги только что внесли в караульную.

Арнауд потянулся за бутылкой и налил полный кубок.

— Мне так не нравится, когда ты пьешь… — пролепетала несчастным голоском Манди.

Он повел плечами и поднес кубок к губам.

— Что хочу, то и делаю. Мне это помогает расслабиться. — И почти вызывающе он приложился к кубку, за несколько глотков выхлестав все до дна.

— Папа, перестань! — умоляюще прошептала Манди, горло которой свело от страха и отчаяния. — Ты же себя губишь…

— Христос свидетель, — прорычал Арнауд. — Именно так! Я погубил себя в тот самый день, когда впервые взглянул на твою мать. Дьявольская западня! Только вступи — и век не вырваться, а если попробуешь, то изорвешь душу в клочья! — И он с пьяным ожесточением вновь потянулся к бутыли.

Манди выхватила бутыль из его руки и с размаху швырнула ее на пол. Глазурованная глина разлетелась на дюжину черепков, вино забрызгало ее платье, башмаки и шоссы отца.

Мгновенно в караульной воцарилась тишина, все взгляды обратились к ним.

— Единственное утешение — что мать не может тебя услышать! — отчеканила Манди и, сдерживая рыдания, повернулась и вылетела из караульной, едва не задев Харви, который так и застыл со ртом, полным горячего хлеба. Вслед Манди взметнулись, как пена на кружке пива, голоса десятков мужчин. Арнауд де Серизэ закрыл лицо руками, а затем, изрыгнув проклятие, схватил за горлышко флягу джина и стал лить его в горло, пока не захлебнулся и закашлялся.

Манди выбежала, не остановившись ни на миг даже тогда, когда Харви проревел вслед приказ возвратиться. Не послушалась бы она и отца: слишком глубоко он ранил ее душу. Арнауд убивал себя у нее на глазах; но хуже того — он убивал ее любовь к себе.

На скамье в комнате баронессы на женской половине Манди сидела перед кипой ткани; толстые белые свечи в железных шандалах давали достаточно света, чтобы выбрать подходящую иглу из деревянного ларца, вдеть нитку и работать. Но время от времени приходилось прерываться и прикладывать к мокрым глазам отрезок ткани. Слезы то и дело подступали с каждой очередной волной тяжелых мыслей, и приходилось откладывать рукоделие, чтобы не испачкать дорогую ткань.

В шелесте шелков, распространяя пряный аромат духов, в комнату вплыла леди Элайн, молодая жена Бертрана, и, сев рядом на скамье, спросила участливо:

— Вы чем-то расстроены?

— О, ничего такого, моя госпожа… — сжала губы Манди и попыталась вдеть нитку.

— Ах, ну ничего вы не хотите говорить, — леди Элайн выбрала из ларца Манди иглу.

Манди покачала головой: она и вообразить не могла, что леди Лаву проявит участие к ее горю. У Элайн была пышная копна шелковистых льняных волос и глаза цвета зеленого мха, красоту которых тонко подчеркивала косметика. Ей было двадцать четыре года, и Бертран был ее вторым мужем — первый погиб в крестовом походе. Она была изящна, очаровательна и очень искушенная; Манди восхищалась ею и чувствовала себя унылой и жалкой по сравнению с блистательной госпожой!

Элайн тем временем взяла длинную зеленую нитку и ловко вдела ее в ушко иголки.

Манди взглянула на руки нежданной компаньонки. Элайн носила два кольца: обручик граненого золота на левой руке и тяжелый рубиновый перстень-печатку — на правой.

— Он принадлежал моему первому мужу, — сказала леди, перехватив взгляд Манди, и повернула руку, демонстрируя драгоценный камень. — Он отправился в крестовый поход с принцем Ричардом… И захлебнулся в кровавом потоке. Глупец, он был слишком стар для такого испытания…

Наступила недолгая тишина, которую прервала Манди, не сумевшая сдержать любопытство:

— Сколько же ему было?

— Почти пятьдесят, а шрамов на нем было больше, чем на старом медведе, — сказала Элайн ровным голосом. — И воняло от него так же… Военная служба была для него главной в жизни. Он и женился только потому, что счел необходимым оставить наследника своим владениям. Я была пятнадцатилетней испуганной девственницей, когда вышла за него замуж. — Она искоса глянула на Манди. — Но ничего не получилось. Все понимали, что он хочет наследника, но как мужчина он уже был непригоден. Вот и оставил меня ради сражений за Святой Крест. Я оставалась почти что девственницей, когда Бертран склонил меня к повторному замужеству. И фактически ничего не изменилось! — добавила она со смешком, в котором смешались жалость и ожесточение, и встряхнула головой.

А затем положила гладкую белую руку на рукав Манди и сказала:

— Послушайте совета. Когда придет время, сами выберите себе спутника жизни. Не давайте родственникам или еще кому-то решать за вас.

Манди была удивлена и несколько даже смущена этой откровенностью. Но слова Элайн подтолкнули ее к взаимной откровенности, и она пробормотала: