Победитель Хвостика

Своею силой довлек я гнусный комодище, взопрел весь, пока заволок его в свою комнатушку. Отдышался и решил внутрь взгляд бросить. Открыл самый боль­шой ящик и засовал туда голову для осмотра, когда же обратно хотел извлечь ее, то не получилось.

Заревел я диким голосом, но никого не было. Попла­кал я, поплакал да и уснул в комоде. На счастье свое, дверь не успел запереть, утром почтальон пришел, по­звал слесаря, он и развалил, сволочь, весь комод.

Остался от покупки один нижний ящик, и тот с сучковатым дном. Так я еще и от него бед натерпелся.

Насыпал я в него земли и горох высадил. Горох со­зрел, понабежали мыши и смолотили горох, а за ком­панию и сервант, только что мною купленный.

Вот оно, наше-то коммунальное ротозейство к че­му приводит!

Конец рассказа Ричарда «Комод»

Тем временем у Пузана попросили кружку для земляники.

—   Безнравственно просить кружку у человека, которого ты в душе ненавидишь, — сказал Витька Барабанову.

- Что ж такое-то, беда!.. — запричитал Сви­нья. — Если быть до предела откровенным перед са­мим собой, то без обиняков и экивоков можно сме­ло заявить, что это не я, а Николай Марков кружку просил!

- Вот ему и дам, а тебе, свинье, нет, — ответил Витька.

- Ты, Витька, ктырь, — сообщил ему Свинья.

Собравшись, они вышли из домика и пошагали к воротам. У ворот на табуретке сидел Тимофей Улыбка.

— Куси их, Кондей, — улыбаясь, пихнул он ногой Кондея.

Маза быстро перекочевал в хвост процессии.

—  За что же это нас кусать-то!.. — возмутился Свинья, проходя в ворота. — Идут люди, прилич­ные, интеллигентные, научные работники, не тро­гают никого, и вдруг собака огромная — мчится, лает!..

—  А не ходите мимо без колбасы, — пояснил Ти­мофей.

Долина, куда они спускались с холма, была подер­нула маревом. В высокой траве отчаянно стррр-тррр-трррекотали хортобионты. За желтым валом плотины раскаленным жидким серебром пылал водохран. В бешено-голубом небе изредка проносилась птица и медленно плыл тяжелый облачный дредноут. Они плавно погрузились в запах разогретого ас­фальта, горячей пыли и изнуренных зноем трав. Они разделись и разулись, и каждый их шаг отпечатывался на тысячу лет.

- Я еще одно стихотворение написал, — сооб­щил Внуков.— Вот послушайте.

Многоголосый шепот твоих волос,
Многоволосый ливень взлетевших гроз,
Дождь на Земле из разноцветных полос,
Жизнь на Земле рвется сквозь жизнь твоих волос.
Маза вспомнил Хвостика, вспомнил свой роман и опечалился.
Многолучистый веер твоих ресниц,
Многоресничный ветер любимых лиц,
Солнечный свет весь из танцующих спиц,
Светила небес сияют на спицах твоих ресниц.

- Если бы ты, Ричард... — начал было Витька, но Ричард с грустью перебил его:

—   Прежде чем что-нибудь сказать, Витька, поду­май, интересно ли это окружающим.

Витька помолчал, тяжело дыша, и ответил:

— Я Свинью больше не буду замечать, потому что он меня в душе ненавидит, и тебя, Ричард, не буду.

Ричард споткнулся, тоскливо махнул рукой, скис и спрятал глаза.

Они шли по гребню плотины и смотрели в глуби­ну речной поймы, в эту даль, синюю и нереальную. Они видели пространства лугов и холмы, поросшие лесом, блистающий извив речки, съежившуюся био­станцию и уж совсем крошечную спичку водонапорки далекого города Лучегорска.

— Видишь вон там на склоне щелповник? — не­громко спросил Мазу Николай Марков.

— Какой щелповник? — не понял Маза.

Николай оглянулся на недоумков и коротко от­ветил:

— Потом.

После плотины тропа уходила в лес, который и славился земляникой. Вскоре Пузан, Свинья и Внуков исчезли в разлапистых папоротниках, и лишь Ричард одиноко сидел вдали на пенечке и что-то переживал.

— «Потом» пришло? — спросил Маза Николая.

Николай долго молчал.

— Щелповник — это лес, в котором водятся щелпы, — наконец сказал он и посмотрел Мазе в глаза.

Маза ждал продолжения. Николай сдался: