Победитель остается один

Ах, как бы ей хотелось, чтобы эту церемонию в прямом эфире показали на весь мир, и мать смогла бы увидеть, как она в умопомрачительном наряде, рядом со знаменитейшим киноактером (сейчас у нес, правда, возникают сомнения, но лучше поскорее выбросить эти «негативные колебания» из головы) дает автограф, важнее которого не было еще за все ее двадцать пять лет! Так и не расслышав имя женщины, она улыбается и пишет просто: «С любовью…» Подходит Звезда.

— Идем. Путь свободен.

Женщина, которой она только что написала эти сердечные слова, читает их и протестует:

— Это же не автограф! Мне нужно ваше имя, чтобы можно было потом узнать на фото!

Габриэла делает вид, что не слышит — ничто на свете не в силах испортить этот волшебный миг.

Они начинают восхождение на этот высший европейский подиум; полиция окружает их плотным заслоном, хотя публика осталась далеко позади. По обе стороны укрепленные на фасаде исполинские плазменные экраны показывают простым смертным, толпящимся снаружи, что же происходит в этом святилище. Откуда-то доносятся истерические крики, бешеные рукоплескания. Дойдя до более широкой ступени — это нечто вроде площадки, Габриэла видит новую толпу фотографов, одетых, в отличие от своих коллег внизу, в строгие костюмы: они громогласно выкликают имя Звезды, прося его повернуться сюда, нет, сюда, еще немного вправо, чуть-чуть влево, взглянуть вверх, посмотреть вниз. Мимо проходят, поднимаются по ступеням другие пары, но они фотографов не интересуют, а Звезда, сохраняя нетронутым весь свой гламурный блеск, изображает легкую небрежность и пошучивает, показывая, что вовсе не напряжен и ему это все не в новинку.

Габриэла замечает, что и она сама привлекает внимание; ее имя не выкрикивают (оно ведь никому и неизвестно), но, полагая, что это — новое увлечение знаменитого актера, просят подойти поближе, чтобы можно было снять их вместе (и Звезда на несколько секунд придвигается к ней, сохраняя, тем не менее, благоразумную дистанцию и избегая соприкосновения).

Да, они сумели отстать от кинодивы! Она в эту минуту уже в дверях Дворца здоровается с президентом фестиваля и мэром Канн.

Звезда жестом показывает, чтобы Габриэла продолжала подниматься по ступеням. Она повинуется.

Смотрит вверх и видит еще один огромный экран, помешенный с таким стратегическим замыслом, чтобы люди могли видеть самих себя. Из динамиков доносится голос, возвещающий:

— А сейчас мы приветствуем…

И звучит имя Звезды и название его самого знаменитого фильма. Потом ей расскажут, что все, уже находящиеся в зале, видят по внутренней сети ту же самую сцену, что появляется на плазменных панелях снаружи.

Они поднимаются по ступенькам, доходят до дверей, приветствуют президента и мэра и входят во Дворец. Вся процедура заняла не больше трех минут.

Звезду немедленно обступают, со всех сторон окружают люди, мечтающие восхититься им вблизи, обменяться несколькими словами, сфотографироваться (этой слабости — сниматься со знаменитостями — подвержены даже избранные). Здесь, внутри, очень жарко. Габриэла опасается, как бы не поплыл макияж…

Макияж!

Ах, боже мой, она совсем забыла! Ведь ей надо сейчас выйти в левую дверь, и там, кажется, ее будут ждать. Механически переставляя ноги, спускается по лестнице, проходит мимо двоих или троих охранников. Один осведомляется: «Покурить выходите? К началу показа вернетесь?» Она отвечает: «Нет», — и идет дальше.

Минует еще сколько-то металлических барьеров, но никто больше ни о чем ее не спрашивает, никто не удивляется, что она выходит оттуда, куда все так неистово стремятся. Она видит со спины огромную толпу — люди продолжают размахивать руками и вопить, приветствуя нескончаемую вереницу подъезжающих один за другим лимузинов. Какой-то человек подходит к Габриэле, спрашивает, как ее зовут, просит следовать за ним.

— Можете подождать минутку?

Тот явно удивлен, но кивает. Габриэла не сводит глаз со старинной карусели, которая, должно быть, стоит здесь с начала прошлого века. Карусель вертится, дети на лошадках и слонах то поднимаются, то опускаются.

— Ну, что, пойдем? — деликатно спрашивает мужчина.

— Еще минутку…

— Мы опоздаем.

Но Габриэла, уже не в силах сдержаться, плачет навзрыд — сказались три минуты только что пережитого ужаса и предельного напряжения. Забыв про макияж — поправят как-нибудь, она, содрогаясь всем телом, плачет горько и безутешно. Мужчина протягивает ей руку, чтобы оперлась и не споткнулась на своих высоких каблуках, и оба идут по площади, выводящей на набережную Круазетт; шути толпы за спиной постепенно стихает, зато рыдания становятся все громче, словно она решила сразу пролить все невыплаканные слезы этого дня, недели, всех лет, заполненных мечтами об этой минуте, промелькнувшей так стремительно, что она не успела понять, что же все-таки произошло.

— Простите, — говорит она своему спутнику.

Он гладит ее по голове и улыбается ласково, жалостливо и понимающе.

7:31 РМ