Победитель турок

Однако вот уже несколько дней, как в крепости царил поразительный порядок: строения, крепостные стены и башни были приукрашены, принаряжены, даже гвалт несколько стих, — по крайней мере, шумливый хаос, пронизанный проклятьями и бранными понуканиями, сменился торжественным оживлением. Причина изменений крылась в том, что уже четвертый день пребывал здесь король Сигизмунд со своей свитой. По приглашению Георгия Бранковича, ставшего деспотом после смерти Лазаревича, король решил посетить Смедерево; к тому же по жене, Барбаре Цилли, он был с Бранковичем в родстве и хотел, как и с Лазаревичем, заключить с ним дружеский договор. Впрочем, давно уж пора было посетить южные районы, которые он — то по занятости в дальних странах, то из-за гуситских войн в Верхней Венгрии — более десяти лет не ободрял своим присутствием и которым ныне особенно угрожали турки. Еще до благовещенья, в первые дни наступавшей весны, королевский поезд выехал из Буды, но за Чанадом весенние ветры нагнали с запада густые тучи и по всей стране на много дней зарядил дождь. Дороги размыло, кони почти по грудь увязали в грязи. Непогода загнала короля в Хорогсег, где он и остановился со свитой на несколько дней, пока небо не расчистится и не подсохнут дороги. Впрочем, Сигизмунд и в ином случае не миновал бы владений Ласло Силади — хотя бы оттого что снова нуждался в крупном займе…

Сейчас, когда из-за лившего с раздражающей монотонностью дождя нельзя было не только поехать на охоту, но даже нос высунуть из замка, король вместе с господином Силади сидел в доме для гостей. Сначала они тихонько играли вдвоем в кости, но потом обоим это наскучило; они даже не разговаривали, каждый развлекался сам по себе. Очень скоро надоела им на сей раз игра — особенно Сигизмунду, хотя кости, как и любые иные азартные игры, были его страстью. Медленным движением он поднял кость и бросил так, что она завертелась по столу (будто мысль выбросил), потом встал и подошел к окну. В ясную погоду из круглого окошка была видна темеш-ская равнина и ближняя деревня Бегие, однако теперь взгляд упирался лишь в безотрадный серый занавес дождя. Некоторое время король глядел на серую пелену, потом отвернулся и устало, недовольно молвил:

— На дождь бросал — прекратится ли… Вышло — нет.

Лицо его было утомленным, сильно постаревшим. Не оставалось в нем и следа былой легендарной силы и алчной жажды жизни: от углов рта протянулись глубокие горькие складки, а с упрямого, выдающегося вперед подбородка свисала безжизненно и беспомощно огромная борода, поседевшая и похожая теперь на пеньковую паклю, что прицепляют дети, играя в вифлеемских волхвов.

— В прежние времена будто и погоды столь дурной и убийственной не бывало, — добавил он к предыдущей фразе. — Будто к погибели мир идет…

— Это мы идем к погибели, великий государь, — тихо сказал Ласло Силади. — Мир-то останется, а мы уйдем…

В этот гнетущий, печальный день глубокая безнадежность распространилась по залу, заполнила их сердца. То были два усталых старика, не более, и ощущение бренности их жизни проникало им в души.

— В пути погиб мой любимый сокол, — сказал король. — Много истинных утех доставил он мне…

— Источники утех наших гибнут с легкостью. Вот и деспот Лазаревич сколь нежданно преставился. А я почитал, что долго еще усладой моей он будет, ибо много радостей получил от него…

— Источники утех? Они не только гибнут, но и меняются в корне. Еще недавно главной отрадой моей были победы в делах государства. А ныне мне любых деяний дороже строки Цицерона… Влюбленности слаще ритмы Овидия. Формы женские я ныне более ценю, во мраморе и в камне воплощенные. Подумать можно, что сие показатель большей мудрости, но то не мудрость, а упадка признак. Ибо действие, даже самое дурное, всегда значительней размышлений о нем, даже самых дивных размышлений!

Господина Силади никогда не занимали столь высокие материи, никогда он о них не задумывался, ибо до сих пор вся его жизнь полностью была поглощена сначала битвами с турками, а потом борьбой за обогащение, — и теперь он скорее воспринимал голос Сигизмунда, но не смысл слов его. Он и отвечать на них не стал, только гмыкал да головой покачивал.

— Внутренняя потребность гонит меня к ним, — продолжал король, — хоть и ведомо мне, что, ими себя услаждая, обрету лишь мягкость тления. Я и теперь охотнее бы занимался этими науками в Буде. Но ведь так уж устроен человек: и признаться себе не желает в том, чего боится, и сам же себя растравляет. Непорочную девицу взять хочет, когда, пожалуй, и порушить ее не в силах, полстраны в седле проскакать желает, когда и полеживает-то с трудом, орехи хочет зубами колоть, а сам и гречневую кашу, на молоке сваренную, едва прожевать может… Ты, благородный Силади, не так мыслишь?..

Истинно так, — нерешительно согласился Силади и тотчас, словно мысль эта грызла его давно, поспешно проговорил: — Дочь моя Эржи очень уж науками этими новыми себя утруждает. До той поры покою мне не давала, покуда я не нанял ей ученого отца Гергеля Шелени, много стран объездившего. Может, и она погибель чует?