Победитель турок

Затем он вспоминал, что слова эти говорил ему в Дёрской — крепости граф Цилли, великий враг его, и приходил в еще большее замешательство…

Однако несколько дней спустя в жизни Хуняди произошло событие, начисто вычеркнувшее из головы всякие воспоминания о спорах с Балажем. От короля Уласло прибыл гонец. Он привез письмо, запечатанное многократно печатями Уласло с зубрами и орлами, а в письме — королевскую милость, гласящую, что со дня получения этой вести Хуняди, совместно с Миклошем Уйлаки, ставился воеводой эрдейского края!.. За милость же эту вменялось воеводам в обязанность охранять порученную их попечениям территорию от турок, которые спешно готовились напасть на Венгрию, защищать ее, по крайней мере, до той поры, пока король сможет повести в битву объединенные польское и венгерское войска.

С огромным рвением Хуняди приступил к подготовке, чтобы справиться с доверенной ему ролью. Здесь, в раскаленном воздухе Эрдея, среди бурно меняющихся красок юга страны, куда шли и шли непрерывным потоком беженцы, рассказывавшие об ужасах турецкого нашествия, и в его душу незаметно впиталась постоянная тревога измученной бедноты — и крепостных, и мелкого дворянства. Но в то время как они на каждый новый слух, неизменно казавшийся достоверным, на каждый победоносный шаг приближавшихся турок отвечали исконной дрожью животных, бегущих от опасности, в нем все больше укреплялась воля к сопротивлению. Единственной его мыслью стало требование решительного военного похода против турок; не было ни одного совета сословий — с той поры, как на них стал слышен его голос, — где бы он не говорил об этом. Хуняди уже столько раз высказывал свое мнение, что в конце концов даже самые верные его сторонники начали находить странным это непонятное им усердие… Ведь и они, все значительные представители сословий страны, и прочие власть имущие тоже много занимались турецкой опасностью и желали сделать все возможное, но такой уж страшной, чуть ли не единственной угрозой они ее не считали, как этот Янко из Хуняда. Потому они легко верили всевозможным слухам о том, что он просто боится за свои владения, которые первыми подверглись бы нашествию турок, и хочет защитить их с помощью других…

Враги не раз бросали ему в глаза подобные обвинения, да и слухи, то в запечатанных письмах, то переданные как сплетня, почти все доходили до его ушей. Была в них доля истины, Хуняди и сам не мог бы этого отрицать. Конечно, он боялся, что разграбят поместья, служившие залогом его стремления к могуществу, власти, но это было лишь одной из причин его растущей, все усиливающейся ненависти к туркам. Ведь если бы Хуняди хотел лишь спасти свои владения, он мог бы поступить так же, как валашский воевода Влад Дракул или сербский деспот Георгий Бранкович: не получив помощи против вражеского нашествия, они отдались на милость султана вместе со своими поместьями, скотом и людьми… Как-то в дни самых жарких сражений за Уласло, когда пришло известие о том, что султан Мурад готовится к захвату Нандорфехервара и с уст Янко сорвались слова тревоги за свой дом, Андораш Бебек, чьи владенья лежали на средней Тисе, с присущей ему циничной развязностью сказал:

— Не печалься, Янко! Султан — тот же король и не хуже прочих. Надобно только седло приготовить, что по вкусу ему придется, а уж поскачет он на том коне, на каком мы пожелаем…

Тогда Хуняди ответил ему серьезно и с искренним внутренним жаром:

— Ты, господин Андораш, не жил годами на берегу Черны и у подножья Ретезата… Ты не видал толп беженцев, спасавшихся от язычников-турок… И отец твой вряд ли, дома бывая, каждый вечер молился о сокрушении турок. Вижу я, в сердце твоей милости не столь крепко врезалась присяга в том, что истинный человек никогда не пойдет на предательство, на соглашение с врагом… Даже если это выгоднее…

Так он сказал тогда, но и позднее не мог лучше объяснить, выразить в словах свой внутренний протест против образа действий румынского воеводы и сербского деспота.

А теперь вновь пришли вести, будто султан усиленно готовится к весне. Доходила до Хуняди и иная молва, доверительная, пробуждавшая подозрения и говорившая лишь полуправду: будто граф Цилли не успокоился и по примеру тестя своего, деспота Бранковича, рассыпается в любезностях перед султаном… Старается завоевать благосклонность султана, чтобы с его помощью, после смерти дряхлого Твртко, запять боснийский трон, а затем, объединив Боснию с Хорватией, заложить основу новой империи… Здесь, в отдалении, Хуняди не мог установить, сколько истины было в этих толках, но их оказалось достаточно, чтобы, вкупе с прочими заботами, они смутили его покой. Так чувствуют себя запертые в сарае животные, которые всеми нервами чуют приближение бушующего пожара, но вырваться на свободу не могут.