Победителей не судят

Но через несколько дней в клубе я увидел Осмерта в компании картежников. Играли, правда, на дурацкие лагерные бумажки, но этот джентльмен снова швырял на стол долговые расписки. Я не сдержался, подошел и при всех заявил, что ему не следовало бы делать новые карточные долги, пока он не расплатился по старым.

Видел бы ты его рожу! Я и сумму назвал. Когда он пришел в себя, то стал все отрицать. Мол, ничего мне не проигрывал и вообще плохо помнит, кто я такой. Присутствовавший при этом старший офицер спросил, подтверждаю ли я все сказанное. Я дал слово офицера. Он обратился к Осмерту, и что ты думаешь? Эта шельма, не моргнув глазом, тоже дал слово офицера. Тогда я заявил, что готов немедленно при всех написать кому-нибудь из нашей эскадрильи и попросить прислать подтверждение моим словам с подписями не менее десяти свидетелей. Меня поддержали.

Наш старший офицер, уинг командор Кларк велел принести перо и бумагу. Я тут же написал своему кузену — он тоже летчик нашей авиагруппы — и попросил его выполнить мое поручение. Кларк выразил надежду, что письма такого рода не должны вызвать подозрений у немецкой лагерной цензуры, так что через полтора-два месяца все выяснится.

— Когда это было? — спросил Шеллен.

— Четыре недели назад. Но это не все. В тот же день я подкараулил Осмерта и сказал, что его вранье насчет карточных долгов далеко не главное. За ним числится кое-что и покруче, и я располагаю доказательствами, чтобы отправить его за это на виселицу. Насчет доказательств я, конечно, блефовал, но по его роже понял, что попал в точку. Он что-то там проблеял, а я повернулся и ушел. А после налетов на Дрезден этот лодырь и прохиндей одним из первых записался в трудовой отряд. Ясное дело — он попросту решил смыться. Куда угодно, только подальше от меня. Если письмо с подтверждением моих слов о карточном долге придет, а его, Осмерта, рядом не окажется, то, как говорится, засуньте вашу бумажку куда подальше. Поэтому я последовал за ним сюда.

— А как думаешь, Осмерт поверил, что ты сможешь что-то доказать про тот случай с краном? — спросил Алекс.

— Сейчас он, конечно, уже все обмозговал, успокоился и уверен, что опасаться нечего.

Впоследствии Алекс неоднократно вспоминал этот разговор. Если бы он мог тогда хоть как-то предвидеть, какие последствия для его друга будет иметь эта история уже в ближайшие дни…

На следующий день Алекса откомандировали в базовый филиал под Радебойлем. Нужно было отсортировать и привезти почту, какие-то лекарства и что-то еще. Прошел слух, что привезли двойную, а то и тройную порцию посылок, причем из Аргентины. Последнее уточнение придавало слуху большую достоверность. Шеллен, как свободно говорящий по-немецки, был придан в помощь заместителю Гловера, сухопарому, неразговорчивому офицеру по фамилии Скотт, находившемуся в плену уже более двух лет. С ними были охранник и двое незнакомых унтер-офицеров, ехавших в том же направлении по своим делам.

Большую половину дня Алекс с остальными сначала трясся в автобусе, потом шел пешком по автобану, асфальтовое полотно которого местами было разорвано, так что то и дело приходилось, увязая в раскисшей почве, обходить воронки. Затем они снова ехали на попутном грузовике, устроившись на мотках каких-то кабелей или шлангов. Из разговора немцев он узнал, что англичане бомбили Хемниц, но город, прикрытый низкими тучами, почти не пострадал. Алекс попытался завязать с ними разговор, но один из унтеров вдруг вытащил из кобуры пистолет и направил его прямо в лоб пленного. Он что-то сказал про английских свиней и про то, что, если сейчас в небе появится хоть один вражеский самолет, он пристрелит обоих англичан (то бишь тех самых свиней) при попытке к бегству.

В лагере и в самом деле оказалось несколько тысяч человек. Большая партия пришла буквально пару часов назад и за неимением крыши над головой расположилась на скамейках возле футбольного поля. Переговорив с некоторыми из «местных», Алекс понял, что тайные надежды «дрезденцев» на аргентинские (а равно и на все прочие) посылки не оправдались. Здесь было еще голоднее. Все лагерные магазины, кроме одного, закрылись, а тот, что работал, имел в своем ассортименте низкосортное потрескавшееся мыло да заплесневевшие немецкие сигареты. Не лучше обстояло дело и с лекарствами. Подвезли, правда, какой-то дезинфицирующий раствор. Прямо в десятилитровых канистрах из-под бензина. Что же касается почты, то ее было много. Она пылилась целыми тюками в почтовом пакгаузе, заваленном пустыми коробками.

— Ищите своих, — сказал ответственный за получение и раздачу почтовых отправлений пожилой человек со связкой ключей на поясе. — Только все это старые. Адресат либо выбыл еще до их получения, либо и вовсе никогда здесь не значился. Если повезет, после войны отправим все в Англию, пускай там разбираются.

— Где же самая свежая почта? — спросил Скотт.

— Писем не было уже более месяца, — ответил пленный почтмейстер, — газеты изредка к нам попадают, но… сами понимаете…