Победители

Афанасья росла одиноко, играть с подружками боялась. Со двора выходила редко. Сверстницы были жестокие, кричали ей вдогонку: «Косоглазая, одноглазая!» Афанасья прибегала домой, припадала к матери и долго плакала. Целовала ноги отца и просила: «Тятенька, убей меня или я утоплюсь сама». Мать с отцом глаз с нее не спускали, любили ее и тешили, чем могли. Девушка привыкла к опеке родителей и к одиночеству. Друзьями становилось все живое, что окружало ее. Корова Белянка, завидев Афанасью, подходила к ней и терлась комолой головой, старалась лизнуть руки. Овцы окружали кольцом и тыкались ей мордами в коленки. У нее для всех находилось ласковое слово и корочка подсоленного хлеба. Когда ходила в лес за грибами или ягодами, звери чуяли ее – Афанасья почти каждый раз приносила из леса или раненую горлицу, или искусанного зайчонка. За печкой был лазарет, где выхаживались зверята. С радостью выпускала в поле выздоровевших, а отпустивши, горевала, потому что привыкала к ним.

На масленицу Калина с родителями поехал в гости в деревню Липята. Деревенские гуляли на косогоре. Катались с горки, кто на чем мог: на лавках, санях, корытах. Барахтались, кувыркались в снегу. Над деревней стоял визг и хохот. Калина постеснялся выходить на улицу. Все здесь было ему незнакомо, да и боялся Калина услышать горькие слова от девчат: «Коростяный, оспяной!» Поэтому он вышел в огород, подошел к черемухе. От набухающих почек пахло весной и раздольем. В соседнем огороде по овражку на высоких изогнутых санках по насту каталась взрослая девица. Темно-русые волосы выбивались из-под шали. Калина вплотную подошел к изгороди, облокотился. Девица заметила парня, помахала ему рукой. Направила санки в его сторону, но у самого прясла, затормозила, соскочила с санок, отбежала: испугалась Калину. Тот продолжал стоять одиноко, любуясь, как скатывается в овраг шумливая девица. Снова подкатилась к Калине на этот раз ближе и увидела в глазах парня смертельную тоску. Сердечко сжалось, и Афанасья выпалила: «Ну что загрустил, добрый молодец? Покатай меня, что ли». Только тут Калина заметил, что смотрит она на него одним, как черная бусинка глазом, второй закрытый глаз прикрывала челка. Калина осмелел и неожиданно для себя выкрикнул: «Выходи за меня замуж, красная девица!» В ответ услышал: «А почему бы и нет, присылай сватов». Калина рванулся во двор, забежал в избу и закричал: «Тятенька, маменька, сватать пошли!» Родители опешили. Кумовья догадались, в чем дело. Захлопотали, забеги, зашумели: «Дело парень говорит, ваш жених уже переросток, да и Афанасья в девках засиделась – пошли сватать». И закрутилась карусель. Сватанье, смотрины, гостение. На Троицу играли свадьбу. Молодые друг по душе пришлись. Зажили дружно, весело, как два голубка. У Калины оспины сгладились. Афанасья и не замечала, что у него изъян. Родня и деревня приняли ее теплом и лаской.

И стали рождаться у них дети, да такие хорошие, да такие пригожие, как ангелочки. Быстро начинали бегать и лопотать, потому что были желанные. Летом 1939 года Калину повторно призвали в армию на переподготовку. Попал в тяжелую артиллерию ездовым. На Халхин-Голе его немного контузило. Осенью вернулся домой, как говорил, списали подчистую. На Финскую не взяли. Дети подрастали. Старшая дочь Федосия бегала в начальную школу в деревне Дрозды. На Ростани присоединялись чебыкские, по пути подключались сахаровские и так шумной ватагой вваливались в школу.

Июнь 1941 года. Воскресенье. Теплый солнечный день. Кокшаровские колхозники с песнями, частушками направились на луг. Первая покосица. Детвора с криками бросалась в омут. Женщины вытаскивали малышню из воды, незлобно стегая их молодыми ветками ивняка, приговаривая: «Я что тебе говорила, не лазь в речку, вода еще холодная, простудишься». После обеда прискакал на взмыленном жеребце председатель колхоза, не останавливаясь прокричал: «Война, мужики, с германцем!» Все побежали в деревню. Мужики давали бабам команды, чтобы в мешок положила пару белья, махорку и сухари. Парни и молодые мужики на другой день отправились в правление, домой пришли с повестками из военкомата. Деревня три дня прощалась с мужиками, ревела и стонала.

Калину через месяц повесткой пригласили в Нытву на перекомиссование. Медицинская комиссия признала годным к службе. Калина тяжело прощался с родней, женой и детьми. Оставалось четверо малолеток. Старшей, Федосье (Фене), только десять годков исполнилось, а младшему годик. Дети облепили отца, не хотели пускать, как будто чувствовали, что прощаются навсегда. Похоронка пришла перед Новым годом, в ней писалось, что Зырянов Калина пал смертью храбрых при защите столицы шей Родины – Москвы.