Победный день

Простая советская девушка Надежда Самойлова росла в комиссарской семье. Отец её, Виктор Абрамович Самойлов, прошёл Гражданскую в армии Будённого, а мама… С мамой было сложнее. В далёком уже девятнадцатом комиссар влюбился в «бывшую», как тогда говорили. Исправив её документы, Виктор Абрамович убрал упоминание об этом из бумаг, но дворянское воспитание у девушки иногда вылезало, поэтому она пошла работать на завод. Называемая по новым документам Зинаидой, женщина снискала славу аккуратной и внимательной рабочей, за что её хвалили. А в двадцать четвертом родилась и Надя. Больше детей у Самойловых не было, хотя очень хотелось – сказался, видимо, семнадцатый год, когда всю семью на глазах молоденькой девочки расстреляли, а она сама едва избежала и насилия пьяной матросни, и убийства, хотя до сих пор не понимала, как это у неё вышло.

Потянулись годы. Каким-то образом избежав чисток тридцатых – хотя страшно было каждый день – Самойловы растили дочь, уча её не только «правильному поведению», но и французскому, этикету, танцам. Виктор Абрамович считал, что готовым надо быть ко всему, так что впервые на завод Надя попала в шестнадцать лет, что ей очень помогло потом, когда грянула война.

В первые же дни папа ушел на фронт, вернувшись в виде серого конверта спустя два месяца. Надежда даже не поняла сначала, что произошло, когда, вернувшись со смены, услышала даже не крик, а стон матери. Так они остались вдвоём. Именно то, что они обе считались рабочими, их и спасало – и от НКВД, и от смерти. Получив рабочую карточку, мать и дочь выживали, да ещё на заводе им кое-что перепадало. Так прошли первые месяцы. Было временами страшно, конечно, но постепенно чувства отмирали. Оставалось только одно – чувство голода. Мама старалась поддержать дочь, дать ей уверенность в будущем, но у самой женщины силы постепенно заканчивались. Самойловы понемногу погружались в безразличие.

На улицах встречалось всё больше тел. Взрослые дяди и тёти падали, чтобы больше не подняться. Такой была бы судьба Гриши и Маши, если бы не Надежда. Девушка, случайно встретившаяся детям на жизненном пути, спасла их обоих. Хотя ей было вряд ли намного больше лет, чем Маше, и девочка, и мальчик понимали – без Надежды они бы погибли в это «смертное время».

Маша в тот день была слишком уставшей, а у Гриши уже почти не осталось сил её тащить, и дети присели на ступеньку в каком-то парадном. Казалось, оба только моргнули, а за окнами наступила уже ночь и…

Возвращавшаяся со смены Надежда увидела этих двоих, показавшихся ей вначале очень юными. На лестнице в парадном, прижавшись друг к другу, сидели двое бледных детей. Девушка остановилась, принимая какое-то решение, – на деле она лишь набиралась сил перед подъёмом.

– Вы живы? – поинтересовалась Надя.

– Пока живы… – равнодушно ответил мальчик, глядя, казалось, сквозь стену.

– Все погибли? – поняла девушка, осознавая – дети обречены. – Вот что, – решилась она. – Встали и пошли за мной!

– Вы нас съедите? – пискнула девочка, так и оставшись сидеть.

– Глупости какие! – возмутилась Надежда, поднимая детей на ноги.

Приведя обоих в квартиру, девушка приказала им снять верхнюю запорошённую снегом одежду и идти в комнату. В квартире, конечно, было очень морозно, но не так, как на улице, – немного дров у них всё-таки осталось. Из комнаты вышла работавшая сегодня в другую смену мама. Она, конечно, удивилась, но промолчала, взглянув в глаза дочери.

– В парадном нашла, – объяснила Надежда. – У них никого не осталось, совсем.

– Молодец, детка, – кивнула женщина, а потом обратилась к гостям. – Ну-ка, проходите, вечерять будем.

– Спасибо… – прошептала Маша, не представлявшая себе подобного. Ведь они же были этим людям никем! Совсем никем!

– Как зовут тебя, дочка? – спросила женщина Машу, и вот тут, несмотря на отмиравшие эмоции, на то, что девочка уже ничего не чувствовала, она заплакала, что Зинаиде сказало всё.

– Она Маша, а я Гриша, – глухо произнёс мальчик. – У нас ничего нет, кроме карточек. И никого…

– У вас теперь мы будем, – губы дрогнули в попытке улыбнуться. – Меня зовут Зинаидой, ну, или тётя Зина, а это Наденька, дочка моя. Вам лет-то сколько?

– Тринадцать… – обречённо ответила Маша. Тут случилось совершенно невозможное в понимании девочки – её погладили. Сухая морщинистая рука коснулась Машиной головы, и девочка потянулась за ней всем своим существом.

– Ох… Надя, завтра зайдём в жилконтору поутру, у тебя смена когда? – спросила тётя Зина.

– После обеда, мама, – ответила Надежда. – Предлагаешь их на завод? Но они же необученные?

– Я на токарном станке умею, – припомнила счастливое детство Маша. – У меня папа рабочий! Был…

– Понятно всё с вами… – вздохнула женщина. Оставлять детей одних у неё просто не поднялась рука. Возможно, она вспомнила себя в семнадцатом, возможно, по другой причине, но факт оставался фактом.