Победный ветер, ясный день

…Ну, конечно же, он назывался совсем по-другому, этот ветер.

Он назывался совсем по-другому, и в нем не было никакого намека на седловину между Тулоном и Монпелье. И никаких запоздалых зимних сожалений о кипарисовых аллеях. Которые так и не смогли защитить от холодов долину Роны.

Но на долину Роны вкупе с горами Севенны Лене Шалимовой было ровным счетом наплевать. До зимы было далеко, до Франции — еще дальше. А городишко Ломоносов, где на рынке всегда можно было достать роскошные морские раковины по бросовой цене, — городишко Ломоносов был под боком. Каких-нибудь сорок минут от Обводного канала — и готово. В своих бесчисленных театрально-челночных поездках они неоднократно протыкали насквозь его центральную улицу (закостеневшую в своей гордыне, как Дворцовый проспект), но так ни разу и не остановились на ней. Теперь придется остановиться. Свернуть налево, взобраться наверх. Спросить у зазевавшегося прохожего, где находится больница. Там, в больничном морге, и лежит сейчас Афа Филипаки.

В Ломоносов они поехали втроем — Лена, Гжесь и Маслобойщиков, специально для такого случая прервавший тур вальса с белой горячкой. Светаня от поездки отказалась, сославшись на слабые нервы и общее, весьма плачевное состояние организма.

— Климакс, мать моя, — доверительно сообщила она Лене по телефону. — Климакс — вещь серьезная. Климакс — это тебе не прокладки на трусы клеить.

— Объясни, что происходит?

— Вот доживешь до моих лет…

— Я не об этом, — невежливо прервала Лена Светаню. — Что случилось с Афой?

И как вы об этом узнали?

— Представь себе, эта идиотка написала заявление об увольнении из театра. На имя моего забулдыги. Со всеми данными.

Как будто кто-то просил ее об этом. Вроде бы эту бумажку и нашли на теле.

— Несчастный случай?

— Они ничего не говорят. Во всяком случае — по телефону. Тело обнаружили в понедельник где-то под Ломоносовом, у железнодорожного полотна. Думаю, вы все узнаете на месте.

Господи, что за прихоть с заявлением?

Их помятый «Глобус» существовал только в больном воображении мэтра. Даже Гжесь, с непонятным пиететом относившийся к старому пьянице, не воспринимал школьную антрепризу всерьез. И вдруг какое-то заявление! Афу нашли в понедельник, а Маслобойщиковым позвонили во вторник вечером. Все правильно, им нужно было время, чтобы найти концы. А концов-то как раз и не было: мать и две сестры Афы еще в середине девяностых уехали в Грецию. На историческую родину, как принято выражаться. Афина же осталась в Питере — она мечтала о карьере танцовщицы. Бедная Афа, Афина Парфенос, Афина Промахос… Последний всплеск карьеры — тело у железнодорожного полотна. И даже оплакать его некому.

На то, чтобы найти больницу и морг при больнице, им понадобилось пятнадцать минут. Еще столько же ушло на поиски пива для мэтра. И когда «шестерка» Гжеся наконец-то прибыла на место, их уже ожидали.

Плотный, замотанный жизнью дядька, представившийся капитаном Целищевым, и поджарый щенок, представившийся врачом-патологоанатомом Луценко.

— Вы Масленников? — хмуро спросил капитан.

— Маслобойщиков, — вступился за мэтра Гжесь. — Гавриил Леонтьевич Маслобойщиков.

— А вы кто?

— Это мои ученики. Актеры. Друзья покойной, — теперь уже Маслобойщиков вступился за Гжеся. — Ведите нас к ней!

От Гавриила Леонтьевича так сильно пахнуло настоянной на водке системой Станиславского, что капитан Целищев стушевался и юркнул за облезлую, крашенную охрой дверь морга. Маслобойщиков с Гжесем последовали за ним.

— Я не мог видеть вас раньше? — спросил у Лены щенок-патологоанатом, галантно придерживая дверь, — Здесь — вряд ли.

— Нет, правда… Может быть, в театре?

— Ну, разве что в последнем фильме Спилберга. У меня был там довольно приличный эпизод.

Патологоанатом засмеялся, показав крепкие молодые зубы: он оценил шутку.

— Что произошло?

— Убийство произошло, — железобетонный врачишко по-прежнему улыбался. — И все-таки я вас где-то видел.

— Убийство? Кому понадобилось убивать Афу?

— Как вы сказали? Афу? Забавное имя…

Вообще-то, само убийство — не моя парафия. Увы. Ничего не могу сказать по этому поводу. Физиологические подробности — пожалуйста, но не больше…

Лену мало интересовали физиологические подробности, и она, отделившись от патологоанатома, почти побежала по коридору.

— Крайняя дверь направо! — успел крикнуть он.

Крайняя дверь с правой стороны коридора оказалось распахнутой настежь, и из нее неслись нечленораздельные звуки, вопли и завывания. К началу Лена опоздала, но зрелище, представшее перед ней, было страшным, смешным и завораживающим одновременно. Маслобойщиков стоял на коленях перед мертвым, распластанным на столе телом. Волосы на голове мэтра зашевелились, а семинаристская, жесткая, как веник, борода встала колом. Мэтр хватал воздух скрюченными пальцами и голосил, как последняя плакальщица на сельском погосте. Капитан Целищев и Гжесь жались у стены.

— Сделайте что-нибудь, — жалобным голосом попросил у Гжеся капитан. — Ведь кончается человек… Может, ему водички, а?