Победный ветер, ясный день

Бывают же такие ошибки природы… Тельняшка, «беломорина» и группа «Kiss» в ее-то годы, а еще интеллигентка в пятом поколении, в Публичке работала…

Бычье Сердце вдруг остановился.

«Публичка» есть не что иное, как публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина.

Библиотека имени…

Библиотека.

А один из звонков на автоответчике настоятельно требовал от Романа Валевского сдать книги в библиотеку. Вот что показалось майору изъяном в стройной картине мира. Вот что подспудно не давало ему покоя и только теперь вылезло наружу! В доме у Ромы-балеруна не было ни одной книги, ни единой! А Лу Мартин вообще охарактеризовал покойного босса как человека малообразованного. Интересно, с каких пирогов Роме, при всей его занятости и нелюбви к культуре, понадобилось записываться в библиотеку и брать там книги? И какие именно книги?.. И связаны ли они с гибелью Валевского?

Что ж, сегодняшний день можно считать удавшимся, несмотря на моральные издержки. Во-первых, он имеет на руках адрес Афины Филипаки, которую можно навестить в самое ближайшее время. Во-вторых, Валевский и библиотека, что тоже может принести свои плоды. И, наконец, фамилия, с такими трудами выуженная из Лу Мартина. Неплох Владимир Евгеньевич. Как сказала бы монструозная Натик:

«А это что за перец?» Не исключено, что перец Владимир Евгеньевич в прошлом был связан с Романом Валевским и именно из этой переспелой связи Лика Куницына и состряпала лечо шантажа. А установить личность Владимира Евгеньевича Неплох(а) при его, майора Сиверса, связях не составит особого труда.

* * *

…Все было кончено.

«Шестерка» рыжей гадины катком проехалась по мечте Гурия Ягодникова. И не оставила на ней ни одного живого места.

Крейсерская «Эдита», на которую он потратил последние три месяца, восстановлению не подлежала. Не подлежал восстановлению наборный, из ценных пород дерева, корпус. Не подлежало восстановлению легкое, как пух, перо руля. Не подлежало восстановлению якорное устройство, которое Гурий сам выточил на токарном станке.

А безнадежно загубленные рангоут с такелажем! А крошечные и бесполезные теперь кошки, брашпиль и шторм-трапики — предмет гордости все того же токаря-любителя Гурия Ягодникова! А бензели и кнопы, которые он вывязывал при помощи лупы и цыганской иглы!.. Все, все было загублено безвозвратно!

И вот сейчас, вместо того чтобы сидеть в «Октябрьском» на двадцать четвертом месте в третьем ряду, он вынужден болтаться в Пениках со ссадиной на лбу и рассеченной бровью… Пережить это Гурий не мог. Он забился в дальний угол кушетки, сунул в уши «Антологию советского шлягера» и впал в глубокий анабиоз. И неизвестно, сколько бы световых лет это продолжалось, если бы не мать, заглянувшая к Гурию в половине десятого вечера.

— Все лежишь? — спросила она, впрочем, без обычной желчи.

— Лежу, что мне сделается, — вяло отозвался Гурий. — Отдыхаю.

— А я тебе перекусить принесла, сынок.

Это было что-то новенькое. С тех пор, как вскрылась порочная страсть Гурия к Эдите, горемыка-лейтенант и родители столовались отдельно. По инициативе самого Гурия, уставшего выслушивать немудреные оскорбления в адрес певицы: как раз между щами и рагу из кабачков.

— Да не хочу я есть.

— Варенички с вишней, твои любимые времена детских вареников с вишней давно канули в Лету, по крайней мере, последний раз подавались к столу лет семь назад, когда в Пеники впервые приехал Виктор. Муж старшей сестры Гурия — Наташки. Виктор был чинушей районного масштаба, и мать искренне полагала, что лучшей партии для Наташки и сыскать невозможно. Выше по рангу мог быть только госсекретарь Соединенных Штатов, но в Штатах никто из Ягодниковых отродясь не бывал.

— ..Скушай, сыночек, — продолжала уламывать Гурия мать.

— Потом, может быть… Поем.

— Вот и хорошо. — Мать поставила миску с варениками на тумбочку рядом с кушеткой, но уходить не торопилась. — А она очень даже ничего. Симпатичная.

— Кто?

— Еленочка.

— Какая еще Еленочка? — Гурий даже привстал с кушетки от удивления.

— Как же, какая? Девушка твоя, вот какая! Которая тебя, дурака беспросветного, сегодня привезла. На «Жигулях».

Напоминание о гадине, поставившей крест на самых трепетных ягодниковских мечтах, отозвалось резкой болью в области солнечного сплетения. И почти сразу же засаднила рассеченная бровь.

— С чего это ты взяла, что она моя девушка?

— Ну, как же… Ради тебя такой крюк сделала… И так тепло о тебе отзывалась…

Сразу видно, что любит тебя, дурака беспросветного… Уж я-то чую, не первый год на свете живу. Материнское сердце не обманешь. А ты, вместо того чтобы к венцу ее вести, кобенишься.

— Да пропади она пропадом, эта Еленочка! — в сердцах бросил Гурий. — Чтоб ее черти взяли, эту Еленочку! Глаза бы мои ее не видели. Чтобы ей и не родиться никогда, гадине!..

Мать, до этого взиравшая на Гурия с робкой надеждой, подобралась, нагнала в легкие воздуха и огрела сына тяжелым полотенцем, в котором принесла вареники.

— Ты что ж это такое говоришь, стервец?

— Что думаю, то и говорю.

— После подобного заявления в воздухе повисла такая тишина, что стало слышно, как в хлеву повизгивает поросенок.