Победы и беды России

Начну с того, что в качестве члена редакционной коллегии журнала «Диалог. Карнавал. Хронотоп» (ДКХ) я был всецело за опубликование сего «обличительного» сочинения, ибо выразившаяся в нем «позиция» имеет определенное распространение. В моих глазах — и, уверен, в глазах преобладающего большинства читателей М. М. Бахтина — эта «позиция» всецело безосновательна, в частности, потому, что «обличения» подобного рода направлены, в сущности, не против автора «Рабле», а против осмысляемого им «католического менталитета». Но, поскольку такая «позиция» существует, было бы попросту неразумно препятствовать ее «обнаружению». И именно предоставление возможности высказаться или, говоря более торжественно, свободы ее приверженцам обеспечивает и свободу критики их построений.

Позволю себе не вполне, быть может, скромное признание: я с давних пор готов отстаивать свободу приверженцев любых — в том числе совершенно чуждых мне — взглядов, хотя никогда не объявлял себя «демократом», в отличие от великого множества нынешних авторов, на деле-то готовых задушить каждого своего решительного оппонента…

Но обратимся к сочинению Н. К. Бонецкой. Я не имею намерения разбирать его в целом и считаю целесообразным коснуться лишь некоторых его элементов — и не только ради полемики, но и потому, что в связи с этим возникает ряд относящихся к М. М. Бахтину проблем.

Один из разделов работы Н. К. Бонецкой предварен эпиграфом, якобы принадлежащим М. М. Бахтину: «И Евангелие — карнавал». Слова эти взяты из мемуарного сочинения В. Н. Турбина, но не будем тревожить тень покойного, ибо ведь Н. К. Бонецкая принимает рассказ Владимира Николаевича как бесспорно истинный и провозглашает, что, «оспаривая измышления о „христианском“ характере бахтинской философии, нам достаточно… выдвинуть им навстречу эту единственную бахтинскую фразу» (с. 32), в которой мыслитель, по определению Н. К. Бонецкой, «дал нам ключ», то есть по какой-то причине решился «проговориться», «обнаружить» действительный «характер» своей философии.

Из сочинений Н. К. Бонецкой явствует, что она трудолюбивый автор и обычно со вниманием изучает тексты тех мыслителей, о которых пишет. Но в данном случае волей-неволей приходится сделать вывод, что ее крайне критическое отношение к М. М. Бахтину как бы застлало ей глаза… Ведь при ее квалифицированности она, во-первых, вроде бы не могла не понимать, что никак нельзя назвать Евангелие «карнавалом» (разве только при заведомой небрежности высказывания), ибо Евангелие — это явление слова, а карнавал — определенное действие (действо), которое, в частности, вполне способно совершаться без слов. Слово же как таковое может быть, по терминологии М. М. Бахтина, «карнавализованным», но не может быть «карнавалом».

Во-вторых, опять-таки только своего рода «слепотой» уместно объяснить представление, согласно которому М. М. Бахтин единственный раз и как бы невольно «проговорился» и связал Евангелие с феноменом карнавала. Ведь, скажем, в его «Проблемах поэтики Достоевского» на нескольких страницах (см., например, с. 180–181 издания 1963 года) говорится о «карнавализованности» и канонических, и, в еще большей степени, апокрифических евангелий и других явлений раннехристианской литературы! Н. К. Бонецкая наверняка штудировала эту книгу, однако ссылается она все же не на нее, а на мемуарный (никогда не имеющий стопроцентной точности) пересказ, делая это явно для того, чтобы, так сказать, «поймать» М. М. Бахтина на якобы чуть ли не неожиданном для него самого «разоблачающем» проговоре, — притом, как уже отмечено, не обращая внимания на очевидную неадекватность используемой ею «фразы», в которой неправомерно отождествлены слово и действо.

Не приходится уже говорить о том, что Н. К. Бонецкая игнорирует весомые свидетельства о христианстве М. М. Бахтина, принадлежащие близко знавшим его людям. Достаточно напомнить о художнике Ю. И. Селиверстове (увы, также уже ушедшем от нас), который был не только глубоко верующим, но и с молодых лет воцерковленным христианином, не могущим, кажется, и одного дня прожить без молитвы в храме, а ведь он стал одним из ближайших и наиболее преданных почитателей Михаила Михайловича, и именно Юрий Иванович взял на себя заботы о его христианском погребении.

Совершенно ясно, что «споры» о христианстве М. М. Бахтина возможны только в силу «подцензурности» бахтинских текстов. И те, с кем Михаил Михайлович вел откровенные беседы, ни в коей мере не сомневаются в его христианстве, и, более того, можно назвать людей, обретших христианскую веру именно в общении с ним и его супругой с 1921 года Еленой Александровной!

* * *