Побег

– Здорово, Родионыч! – приветливо бросил Щеголь прапорщику. – А я уж испугался: думал, на омоновца налетел!

Родионыч криво усмехнулся и ничего не ответил.

– В шестом бараке мужиков утихомиривал, чтобы Беспалый не слишком завтра разорялся! – на всякий случай доложил ему Щеголь. – До моего барака доведешь? А то как бы на омоновский патруль на наскочить.

Родионыч опять молча кивнул и пошел рядом с заключенным. Щеголь, видя, что прапор не настроен на беседу, умолк и торопливо зашагал в сторону барака.

Когда они подошли к входу, Родионыч подал голос:

– Зайдем-ка в умывальню – разговор есть.

– Ну давай, – удивился Щеголь. О чем мог с ним толковать прапорщик, он не мог даже предположить.

Родионыч, едва кивнув стоящему у входа в барак омоновцу и буркнув: «Свои», пропустил Щеголя впереди себя в тускло освещенный коридор и проследил, как беспаловский стукачок уверенным шагом направился к умывальне. Он быстро пристроился сзади, на ходу выудил из кармана заранее приготовленный ремешок и намотал его на руку.

Щеголь очень бы удивился, узнай он, сколько заплатили Родионычу за его жизнь. Мало заплатили – пятьсот «зеленых». Унизительно мало. Но, услышав назначенную сумму, Родионыч не стал кочевряжиться. Он не любил выскочку и выпендрежника Щеголя. И даже немного позлорадствовал, что получил такой заказ. К тому же заказ поступил не от кого-нибудь, а от ближайших друганов Щеголя. Вот это уже кое о чем говорило. Выходит, чем-то серьезно Щеголь не угодил своей братве. Раз такой ему вынесен приговор, значит, совершил он самый мерзкий, самый непростительный грех – продался хозяину. А за это, само собой, по воровским законам полагается «вышка»…

Об этом Родионыч думал, пока они топали вдвоем по зоне. А сейчас он крепко сжал в кулаке ремешок и изготовился.

Ремень был узким – точная копия китайской удавки. Родионыч поудобнее закрепил его на кисти, а потом уверенно закинул петлю на шею зека. Щеголь негромко и сдавленно хрюкнул, пытаясь руками освободиться от смертельного узла, изо всех сил завертелся, стал упираться, но уже через минуту борьбы сдался – беспомощно дернул ногами, повалился на пол и вытянулся во всю длину. Некоторое время Родионыч продолжал стягивать шею Щеголя, как будто опасался, что тот сумеет пробудиться от смертельного сна. Но убедившись, что ссученный затих навсегда, неторопливо стянул ремень с шеи, заглянул в лицо убитому, брезгливо поморщился: фу-ты ну-ты, помереть и то не сумел без театра – язык вывалился на подбородок слюнявой лентой, глаза закатились к самому потолку, как будто заглядывали под хитон ангелам.

Родионыч сплюнул. Осмотрелся.

Ремешок был безнадежно испорчен: теперь таким не подпояшешься; жаль, придется выбрасывать и покупать новый. Прапорщик с досады скривил физиономию и снова сплюнул в угол. Еще раз осмотрел Щеголя: вряд ли о ссученном кто взгрустнет; наверняка по поводу его кончины не будет организовано даже специального расследования – через час в лагере начнется такое, что его смерть затеряется среди множества других и будет выглядеть вполне естественной.

* * *

После утренней поверки беспокойство Беспалого усилилось. Он недосчитался двух заключенных. Из списочного состава в тысячу двести шестнадцать человек к утру осталась тысяча двести пять. Четверо зеков были убиты в самом начале бузы – он сам лично видел трупы в бараке. Муллу он пристрелил собственноручно. Двух ухлопали во время штурма баррикад. Итого семь трупов. Потом еще двоих уложили уже утром приданные ему омоновцы: на хрена они это сделали, Беспалый понять не мог, потому что к моменту прихода роты в колонию буза фактически уже угасала. Ну ладно, городским ребятам захотелось пострелять – кто ж их, мудаков, удержит. Итого – девять. Но куда делись еще двое?

Беспалый приказал прочесать всю зону, каждый кустик, вывернуть все наизнанку «И не забыть заглянуть в суповые котлы на кухне», – любил в таких случаях приговаривать Беспалый.

Часам к восьми выяснилось, что пропал Александр Ковнер, вор по кличке Сашка Клин. Беспалый открыл дело Ковнера и, едва взглянув на его фотографии анфас и профиль, ощутил снова холодный страх. Высокий лоб над насмешливыми неглупыми глазами, светлые волосы, крепкая шея, прижатые к черепу, как у боксера, уши.

Сашка Клин поразительно был похож на Владислава Геннадьевича Игнатова…

Какого же хрена он забыл про татуировку! Какая непростительная оплошность! А Мулла, старая татарская лиса, чего это он так торопился сжечь трупы? Неужели прокололся; надо же, как самый последний лох! Поймался на дешевом приемчике, на пустом месте! Беспалый вскочил со стула и прошелся по кабинету, едва ли не в отчаянии мотая головой из стороны в сторону. Как же он мог забыть о татуировке Варяга, о фирменной метке, торговой марке вора в законе – уникальной и неповторимой картинке с дурацкими ангелами, которая все равно что отпечатки пальцев – лучшая, верная улика! Но поезд ушел – те четыре трупа сожгли по его же собственному приказу, и теперь поди узнай, был там Варяг или Сашка Ковнер… Оставалось лишь надеяться, что не Ковнер…

ГЛАВА 15