Побег

— Может быть, отъедятся, толковей будут, — говорил Антон Петрович.

Между тем барон хлопотал, ездил в губернский город, вымерял с приезжим архитектором залу, чертил планы. Наконец, прибыли и главные, давно ожидаемые Антоном Петровичем помощники: немец-музыкант со скрипкой подмышкой и с целым возом всяких инструментов и юркий маленький француз-танцмейстер.

Дело оставалось за набором исполнителей для спектаклей. Федотовна оповестила дворню, что на утро барин им всем ревизию сделает, и велено почище приодеться да смелей держаться и каждому показать, кто на что способен.

— Говорил тебе, Федосьюшка! — радовался Ефимка. — Наша череда пришла.

Федосьюшка отмалчивалась, как бы предвидя беду.

На утро во вновь отделанном кулибинском зале с хорами выстроилась дворня, наряженная в новую только что выданную одежду. Все стояли, уныло опустив руки, не представляя себе, какую еще барскую затею придется им выполнять. В зале суетились два будущих учителя наскоро создаваемых артистов.

Антон Петрович вышел, сияя удовольствием. Маленький барон семенил рядом с ним.

— Кто плясать умеет? Выходи! — скомандовал Кулибин.

Дворовые молчали, переступая с ноги на ногу.

— Внушим внушим, — лепетал француз, заискивающе улыбаясь.

— Неужели никто плясать не умеет? Да это не люди, а камни какие-то, — горячился Антон Петрович. — Кто петь умеет?

Красавец Ефимка, улыбаясь и блестя глазами, вышел из рядов.

— Я тебя видел где-то! На конюшне, что ли?

— Так точно!

— Конюх, да помню, помню!

— Он самый и есть.

— А ну-ка покажи свое искусство.

Ефимка оглянулся на толпу, где, прячась за спины подруг, сердито выглядывала Федосьюшка.

— Позвольте, барин, я уж с сестрой спою. Мне с ней сподручней. Вместе привыкли.

— Ну что же тем и лучше, послушаем и сестру.

Федосьюшка неохотно вышла из рядов.

Ефимка встряхнулся, взглянул на сестру которая стояла сердитая с опущенными глазами, и запел. Голоса у них и в самом деле были чудесные. Давно не слыхал старый кулибинский дом такого прекрасного пения.

— Да откуда вы научились! — закричал восторженно Антон Петрович. — Ведь это такие голоса, каких в Питере поискать, да им цены нет!..

Ефимка не без гордости сказал:

— Тарасовские мы, это в роду у нас, пение-то!

Антон Петрович потирал себе руки, оглядывал брата и сестру с довольным видом.

— Ну, хоть по крайней мере из этих толк выйдет, — сказал он, — есть с чем начать. Будет и у Кулибина театр почище, чем у других выскочек.

Федосьюшка оказалась права. С этого самого дня началась для кулибинских крепостных ужасная жизнь. Такая жизнь, что поневоле вспоминалась порой сама Надежда Афанасьевна с ее скупостью и мелкими придирками.

Антон Петрович все забросил, кроме театра, хозяйство отдал в руки вновь прибывшему управляющему, который распоряжался, как хотел, именьем. Сам помещик с утра до ночи устраивал репетиции. Особенно тяжелы для девушек были уроки танцев: привыкшие только к тяжелой и грубой работе, они не в состоянии были научиться принимать красивые позы, заламывать руки, прыгать, ходить особенной театральной походкой.

Антон Петрович приходил в ярость и проявлял с полной откровенностью свою жестокость и дурной характер. Удары так и сыпались на несчастных. Особенно доставалось Федосьюшке. Барин сильно невзлюбил упрямую девку, которая словно поклялась никогда ничему не научиться. Когда Федосьюшку заставляли плясать, она выходила на середину зала, опустив руки, и стояла столбом.

— Ты что, глуха что ли? — кричал Антон Петрович. — Пляши!

Федосьюшка оставалась неподвижной. Танцмейстер подбегал к ней, начиная насильно заламывать ей руки, переставлять ноги, делал ей больно.

— Ведь она может плясать, может, только не хочет, — выходил из себя помещик.

По вечерам, если была какая-нибудь возможность, Ефимка пробирался к сестре и начинал ее бранить.

— Да ты что это, на самом деле, беды нажить хочешь?

— Не хочу плясать и не буду.

— Да ведь все равно заставят. И чего тебе не плясать?

Федосьюшка сердито взглядывала на брата.

— Они бьют нас, голодом морят, а я их потешать буду. Не хочу плясать и петь не буду. Что хотят, то пусть со мной и делают.

— Да ведь пела же один раз!

— Дура была, вот и пела. Это ты меня уговорил. А теперь я разглядела, какой он есть злодей, и больше не хочу.

Ефимка хорошо знал сестру, знал, что. уж если она заберет себе что-нибудь в голову, ее не переспоришь. У Ефимки характер был другой. Он не любил сердиться, не любил и отказывать себе ни в чем. С тех пор, как приехал Антон Петрович, жизнь его лучше стала, его хвалили, награждали, сняли с него тяжелую работу, и он день-деньской играл на гитаре да плясал. Чего же лучше! О том, что за человек помещик, Ефимка вовсе и не думал.

* * *

Между гем наступило лето. Съехались в округе помещики из Питера и Москвы. Заговорили кругом про Кулибина и его новую затею.

Кулибин решил среди лета устроить праздник — всех соседей поразить роскошью дома и театра. Разослал даже приглашенья в столицы знакомым, чтобы приехали важные люди погостить у него и поглядеть на театр. Репетиции шли с утра до ночи. Дворовые были совершенно замучены. Учили роли с голоса.