Побег

Но она знала. Глубоко внутри, в почерневших тайниках того, что осталось от ее души, Вэл знала. Это был он. Всегда он. Отравляя ее, как яд, которым она не могла насытиться. Прошлое, настоящее и будущее. Все сводилось к нему.

(Шах и мат).

* * *

Когда проснулась, солнце уже взошло, и она слышала, как внизу шумят ее родители. Вэл оглядела свою комнату, которая находилась в странном состоянии неопределенности. Девичьи безделушки юности и более скромные вещи ее ранней взрослости. Вещи из ее общежития все еще лежали в коробках. Она не могла заставить себя распаковать их, опасаясь, что процесс приведет к распаковке не вещей, а ее проблем с психикой.

Она должна была чувствовать себя в безопасности здесь, в комнате своего детства, но воспоминания давили на нее, как движущиеся стены, угрожая раздавить своим ужасным весом. Она больше не разговаривала с улыбающимися друзьями на этих фотографиях, а ее пыльный велосипед и слишком маленькие походные ботинки остались реликвиями бесстрашной девушки, которой она больше не была. Даже одеяло с розами на ее кровати — желтое, ее любимый цвет — приобрело зловещий смысл.

Чувствуя стыд, Вэл сменила одежду, в которой трогала себя, натянув старую ночную рубашку и махровый халат.

Солнечный свет лился сквозь эркерные окна кухни, ловил пылинки и искрил их, как золотые и серебряные вспышки. Запах кофе был сильным, привлекательно смешиваясь с запахом жареного бекона. Ее мать стояла у плиты, переворачивая кухонные принадлежности, хотя и оглянулась через плечо на звук шагов Вэл, робко улыбнувшись.

«Раньше она никогда не была так осторожна со мной».

— Доброе утро, — сказала ее мать все тем же чересчур вежливым, жизнерадостным голосом. Тот, который она использовала для общения с гостями и людьми по телефону. — Как ты себя чувствуешь? Хорошо спала?

Вэл выдавила из себя жалкую попытку улыбнуться.

— Да.

Рука ее матери замерла над сковородой.

— Никаких кошмаров?

— Нет, — Вэл выдавила из себя это слово. — Никаких кошмаров.

Ложь.

— Замечательно, — обрадовалась ее мать. — Наверное, снотворное подействовало.

Вэл подумала о нетронутом пузырьке с таблетками на прикроватной тумбочке и почувствовала иррациональную волну гнева.

— Да, может быть, — согласилась она, складывая руки на груди поверх своего халата.

— Что думает доктор Шенкман?

— Я не знаю, мам. Я хожу к психиатру. Не экстрасенсу.

— Я просто спросила, Валериэн. — Ее мать вздохнула. — Мы переживаем за тебя.

Вэл осознавала, что ведет себя мелочно, но чувствовала себя достаточно расстроенной, чтобы ей было все равно. Сначала лекарство, теперь доктор. Думала ли ее мать о состоянии ее психического здоровья? Обсуждала это с другими? Неужели ее родители решили, что она сумасшедшая?

— Ну, а ты как думаешь? — огрызнулась она, боясь ответа.

— Я приготовила кофе. — Ее мать улыбнулась, как будто они обе снимались в рекламе, а кухня служила декорацией. Связь матери и дочери. Просто обычная семья, демонстрирующая здоровое хорошее настроение.

«Ты бы продолжила улыбаться мне, если бы знала, что я сделала? — Свет, казалось, потускнел, и Вэл вздрогнула, плотнее закутываясь в халат. — Ты бы все еще любила меня?»

В жизни существовало много вещей, вещей настолько ужасных, что Вэл верила, сделав их, можно потерять всякую любовь. Она была в равной степени уверена, что совершила некоторые из этих поступков, и, как бы отчаянно ей ни хотелось доказать обратное, она боялась, что права. Что она стала такой же ужасной, какой, казалось, ее считал весь остальной мир. Что ее невозможно любить.

Выключив плиту, ее мать спросила:

— Хочешь кофе?

«Ты любишь меня, мама?» — Вэл проглотила эти слова, слегка поперхнувшись ими, и сказала:

— Да. — Села за стол, заметив отцовскую газету и полупустую чашку. — Где папа?

— Снаружи. — Улыбка ее матери исчезла — первая заметная трещина во всем этом фасаде. — Ему нужно позаботиться о чем-то снаружи.

— О чем? — потребовала Вэл.

— Ничего страшного.

— Что опять те люди с краской?

Пауза.

— Тебе не о чем беспокоиться.

— Действительно? — Вэл отодвинула в сторону свою нетронутую чашку, отчего жидкость опасно выплеснулась через край. — Почему бы тебе не позволить мне решить, о чем мне нужно беспокоиться? Потому что в последний раз, когда проверяла, я все еще живу здесь.

— Пей свой кофе, Валериэн. — Веселье исчезло, и Вэл подумала: «Я прогнала его».

Больше не в силах смотреть в глаза матери — «она тебя не любит» — Вэл уставилась на расплавленную коричневую смесь кофе и молока, которая кружилась в ее чашке, сердитый ответ кипел на языке, когда она пыталась сдержать слезы.

В прошлом месяце ее родителям пришлось подстричь газон, потому что люди продолжали поливать траву уксусом. «ШЛЮХА» было написано в умирающих коричневых стебельках вместе с другими оскорблениями. Теперь там остался только гравий и суккуленты.