Побег

Обилие надетых на этих людей железа: пластинчатые доспехи, навершия, мечи, кинжалы, кольчужные оборки, бляхи и толстые кожаные куртки, тоже почти железные, — вся эта давящая, громыхающая броня лишала их чуткости, защищала от расслабляющих нежностей. Так что, по правде говоря, Зимке не нужно было долго трудиться, чтобы взвинтить всех до скотского состояния.

— Киньте эту падаль в сарай! — бросил Дивей. И, поймав непонятный Зимкин взгляд, добавил с кривой ухмылкой. — Да и козу туда же! Заприте эту шлюху вместе с ее — трах-тарарах — дедушкой! Пусть — трах-тарарах! В сарай к — такой-то — матери!.. Да расходитесь, вашу мать! Что за сходка? Мертвяка не видали, сучьи дети? Не толпиться! Окна позакрывать, что такое!

Он еще раз выругался — с остервенелой обстоятельностью — и вернулся в дом на поиски государыни. Нисколько не обескураженные, а только взбодренные, со смешками и прибаутками вояки подхватили тело за конечности, так что запрокинутая голова Лжевидохина провисла, шаркая лысиной о землю, и поволокли в сторону конюшни. Туда же потащили и девицу, лапая ее мимоходом, тиская и пошлепывая, и уж, само собой, не стесняясь насчет ухмылок, грязных шуточек и совсем недвусмысленных обещаний.

Все сложилось удачно, против ожидания ловко. Чего опасалась теперь Зимка, так только того, чтобы Лжевидохин не скончался по дороге, у порога сарая обратившись внезапно в Рукосила.

На счастье, ничего не случилось, хотя оскотинившиеся вояки изрядно обтерхали старикову лысину о землю — сверх необходимого даже. Сунулись в один чулан и в другой, не нашли ключей, и остановились на дровяном сарае между конюшней и домом прислуги.

Внутри были груды поленьев, всякий дровяной хлам, какие-то узловатые, не поддавшиеся топору колоды… Окна не имелось, но обрезанная поверху дверь давала свет. Тело бросили на засыпанный щепками и трухой пол, ощупали Зимку глумливыми взглядами и заперли, пожелав на прощание развлечься с дедушкой.

Едва осмотревшись, Зимка хватила себя за лицо, поймала ладный носик, ощупала крутой и упрямый лоб — подзабытые черты одной колобжегской красотки. Потом, превозмогая сердцебиение, склонилась к брошенному навзничь чародею.

Трудно было объяснить, что он еще жив… то есть не обратился после смерти в Рукосила. Мертвый оборотень давно уж должен был вернуться к своему первооблику, обратиться в мертвого Рукосила.

Затаив дыхание, глядела она, чего-то выжидая… тронула замаранный лоб старика. И едва не вскрикнула — холодное прикосновение дернуло ее ожогом, и тогда же Лжевидохин вздрогнул, неправдоподобно передернулся — словно в попытке подскочить. Брошенные наземь руки его приподнялись и бессильно упали. Старик застонал, захрипел, но Зимка уже плохо понимала, что с ним происходит, ее и саму корежило.

Наверное, ей все же удалось оторвать прикипевшую к стариковской лысине ладонь — она очутилась на разваленной поленице, куда бросило ее задом.

Знакомая уже тошнота предвещала западение и, значит, обратный переход тоже. Раздирающая мука выворачивает наизнанку… Томительная слабость во всем теле… И Зимка поняла, что обратное превращение совершилось — как и следовало ожидать, в самом коротком времени после западения. В узких лучах солнца, что пробивали сквозь щели, сверкнули золотные прошвы на подоле. Зимка ощутила на голове венец унизанных узорочьем волос.

Рукосил-Лжевидохин корчился — застоявшаяся кровь трудно пошла по жилам.

Треснуть поленом по лбу! — острое, как догадка, побуждение заставило Зимку похолодеть. И чем яснее становилась ей необходимость прибегнуть к полену, чтобы прекратить чудовищные корчи мертвеца, чем отчетливей постигала она значение каждого упущенного мгновения, тем больше коченела в бездействии, лишенная всякой возможности двинуться.

Лжевидохин быстро, на глазах приходил в себя и, наконец, сел. Встряхнулся и ожил. Казалось даже, что западение в смерть не произвело на него особого впечатления; трогая себя за лоб, он дивился диковинным переменам обстановки. Вот он узнал расцвеченную броскими лучами солнца Лжезолотинку… отчего, впрочем, не прибавилось ясности насчет разваленной поленицы, деревянной трухи и всего прочего.

Зимка не могла говорить. Онемела. И это лишь добавляло загадок.

За дверью маячил часовой.

Все кончено. Свершилось, поняла Зимка. О полене не может быть больше и речи. Поздно.

Потому Зимка приложила палец к губам, превращая чародея в сообщника, и многозначительно показала на дверь. Кажется, он понял, как будто понял. Но непонятно с какой стати ослушался.

— Иди-ка ты сюда, детка, — коснеющий языком прошамкал полумертвец, не умея придать голосу какое-либо выражение.

Лжезолотинка метнула встревоженный взгляд и должна была все ж таки подняться, чтобы утихомирить Рукосила.