Побег

Занятый яркой тряпкой едулоп не замечал осторожной возни на ветке. Он раздирал юбку, наслаждаясь звуками рвущейся ткани, терзал ее лапами, кусал, плевался и рычал. В любое мгновение ярость эта могла перекинуться и на Зимку. И надо было стеречься, чтобы не свалиться при внезапных, непредсказуемых рывках. Освободив голову, Зимка получила лишь то облегчение, что переползла на верхнюю сторону сука и держалась теперь всем телом, заметно упрочив свое положение. Надолго ли?

Припомнилось ей тут, что серое с золотом платье, которое надела она после праздника рыбаков и не снимала в дороге, состояло из раздельных частей: корсаж с рукавами и юбка. Пользуясь короткими передышками, когда едулоп ослаблял напор, не тянул вниз, Зимка нашла застежки, которые прятались под золотой прошвой спереди. Она расстегнула юбку почти до колен, стянула и вот — одним рывком едулоп опрокинул полотнище на себя, запутавшись с головой. И пока он катался по траве, безрассудно мотая рваную юбку, Лжезолотинка, в тончайших кружевных штанишках и в чулочках с подвязками, перебралась к стволу раскидистого дерева и нашла простертую до ограды ветвь. С самого ее конца она скользнула, поймала ногами полуразрушенный верх ограды — и сиганула на ту сторону, где приняли ее густые заросли бузины.

Раздумывать не приходилось. Выломившись с хрустом на простор, Лжезолотинка помчалась что было мочи по обширному низменному лугу, продолжавшемуся до леса на полверсты и больше. Темный дремучий лес стоял надежен и нем как вожделенное спасение, но на половине пути Зимка напоролась на широкую, затопленную грязью канаву, которая косо рассекала низинку в сторону речки. Зимка оглянулась — и плюхнулась в жижу.

Там, на оставшемся позади заборе, сверкнул золотой клок. Не расставаясь с добычей, едулоп, как видно, забрался на стену или, быть может, вскарабкался на дерево, чтобы обозреть окрестности. Зимка не успела заметить этого наверное, да и вообще не сказала бы в точности, чем занимался едулоп и как сидел. Свалившись в грязь, она поплыла, вернее, поползла, быстро-быстро, как ящерка, работая руками и ногами.

Уже через пятьдесят шагов, каждый из которых пришлось перещупать коленями и локтями, Лжезолотинка устала до изнеможения, сердце зашлось, она задыхалась, отплевываясь тиной. Сорванные с подвязок чулки сползли и напутались на туфли невообразимыми комьями, короткие тончайшего полотна штаны едва держались, отяжеленные пластами тины, и можно было представить, как выглядит остальное, глядя на широкие с оборками рукава, когда-то серебристо-серые и золотые. Лжезолотинка выползла на откос и припала без сил к траве; болезненные удары сердца заставляли ее вздрагивать.

Крепкой молодой женщине понадобился десяток вздохов, чтобы прийти в себя. Она стала прислушиваться, едва поутих в висках шум, ничего не разобрала, и решилась выглянуть. Не долго думая, зачерпнула она перед этим пригоршню тины и шлепнула ее на темя, размазав спереди, сзади и особенно по вискам, где предательски густо сверкало червонное золото волос. Последнее из того, что оставалось еще на Зимке блескучего. Потом с величайшими предосторожностями она приподнялась над краем канавы и долго высматривала забор, где действительно что-то посверкивало… Что-то совсем неподвижное.

То был пробитый дубовым суком парик, догадалась, наконец, Зимка. Витое из золотых нитей, переплетенное жемчугом, унизанное золотыми заколками сооружение радужно сверкало на солнце.

Выше огражденного каменным поясом сада медлительно поднимался в небо исполинский столб дыма. Посередине он лениво и нерешительно переламывался, менял направление, расширяясь, и расползался, принимал очертания грузного, мутного облака. Дымы поменьше занимались и в других местах сада. Мерещились как будто и крики… такие далекие и неясные, что походили на птичий гомон и на лесной шум… Нечто обыденное и почти не страшное.

Лжезолотинка поднялась и пошла пологим откосом канавы, часто оглядываясь, пригибаясь с намерением нырнуть в грязь при первом намеке на опасность. Немного погодя она встретила отводок канавы, который повернул к лесу, но кончился довольно быстро, так что последние сто шагов до опушки она бежала, напрягая силы. Пошатываясь, вошла она, наконец, под спасительный покров леса…

И остолбенела.

Из светлого полумрака, сминая папоротник, возник одетый в зеленое человечек. Заряженный самострел он направил в сторону и, когда уверился, что произвел впечатление, откинул капюшон куколя, чтобы показать лицо, словно наигравшийся в разбойника проказник. Но был это не проказник, а настоящий пигалик, к шуткам нисколько не расположенный, хотя и чрезвычайно зоркий и чуткий, как и все представители его племени — то есть, отличали его преувеличенные глаза и оттопыренные уши.

— Великая государыня и великая княгиня Золотинка? — торжественно спросил он, нечаянно зыркнув вбок, так что выдал взглядом и товарища — точно такого же, в зеленой куртке с карманами, в зеленом наплечнике-куколе с капюшоном, при самостреле и прочем походном снаряжении.

— Ну да… — протянула Лжезолотинка. — А что такое?