Побег

Хорошенькое дело! А кто же будет отсчитывать шаги, с которых начинается побег? — подумала Золотинка в сильнейшем побуждении немедленно испытать судьбу. И любопытно было бы знать, какими такими «нерадостными» последствиями хотят они устрашить приговоренную к казни узницу?

Раздвинутые стены позволяли видеть за густыми купами садика весь город — противоположные склоны его в нескольких сотнях шагов: лестницы, проулки, зелень, раскрытые настежь жилища и маленьких обитателей — они не казались, впрочем, маленькими, вполне соразмерные своим домам, яблонькам и детишкам.

Золотинка присела на низкий табурет, имевший под сиденьем загадочные выдвижные ящички, и погрузилась в созерцательное бездействие. Никто не тревожил узницу, и нужно было нарочно встряхнуться, чтобы не просидеть так полдня.

Она прошла на улицу, отмеченную не столько порогом или стенами, сколько нависающими откуда-то с крыши, из сада верхних соседей гроздьями винограда, и, озираясь, обнаружила над оградой верхнего садика густой урожай голов — повсюду теснились, заглядывая в Золотинкин двор, пигалики. Появление узницы несказанно их поразило. Здрассь-те, забормотали они сбивчиво, но все сразу, кое-кто пытался раскланяться, что не просто было между садовыми кадками и ящиками, где пигалики напирали друг на друга, чтобы не повредить посадкам.

— Здравствуйте! — отвечала Золотинка, насмешливо улыбаясь. Откуда взялась эта улыбка, зачем? только Золотинка безошибочно чувствовала, что пигаликов легко уязвить и такой безделицей.

Они задвигались, стараясь без нарочитой поспешности высвободиться из своих теснин, залепетали на все лады: очень приятно, простите, до свидания, рад видеть вас в добром здравии, ужасно-ужасно-ужасно рад и все прочее, что только может подвернуться воспаленному нравственным беспокойством уму. В два счета, самое большее в три или четыре, пигалики освободили весь верхний ярус и с каким-то растительным шуршанием исчезли.

То же наблюдалось по сторонам, где тянулась узенькая, мощеная узорчатым камнем улочка: множество ротозеев прянули в стороны, исчезнув еще прежде, чем Золотинка успела одарить их улыбкой. Уже на бегу, спасаясь, они все еще как будто раскланивались, спиной к узнице держались за шляпы и вообще не знали, куда девать руки.

Хуже пришлось соседям, которым некуда было бежать, они и так находились у себя дома. Им потребовалась немалая выдержка и хладнокровие, чтобы не отказать Золотинке в обычных соседских любезностях.

— Как у вас поливают сад? — поймала Золотинка молоденького пигалика, может быть, мальчика, судя по свежему личику и коротким штанишкам.

Егун, как звали малыша, не усомнился переступить очерченную начальником караула границу, которая означала тюрьму, но оставался до крайности молчалив. Это представляло большое неудобство в виду необходимости объяснить узнице множество мелочей: устройство и назначение водопровода, удобства, которые предоставляют складные стены, пользование кроватью (ее нужно было сначала найти и отделить от стены, после чего Золотинка могла пользоваться этим игрушечным ложем как низким сидением), задвижки подпольного дымохода и даже местонахождение кладовой.

Не задержав Егуна сверх необходимого, Золотинка выдвинула стены, оставшись в сумрачном одиночестве. Никто не нарушал ее уединения, не слышно было шагов в проулке перед домом, и понадобилось время уяснить себе, что пешеходы дают крюку, поднимаясь и спускаясь на боковые улицы, — подальше от навевающего тоску жилища.

Нужно было знать пигаликов, их смешливый и жизнерадостный нрав, чтобы оценить, какое необычайное уныние овладело городом до самых дальних его закоулков. Золотинка не догадывалась и предположить не могла, что решение верховного судьи поместить ее в середине города, — это не только послабление для узницы, что очевидно, но и живой укор всему населению Ямгор. Своего рода наказание, которое прямо имел в виду премудрый судья. Верховный судья имел все основания переложить часть своих нравственных затруднений на плечи тех, кто лишил его покоя и сна. Он лучше чем кто бы то ни было понимал, что даже случайная встреча с приговоренным тобой к смерти человеком есть тяжелейшее испытание для честного и чувствительного пигалика. И надо сказать, что эта воспитательная мера (а пигалики ни при каких обстоятельствах не забывали воспитывать друг друга), имела чрезвычайный успех: притихший город переживал тяжелые времена.

Подавленная тишина наступала без видимой причины за семейным столом. Закадычные друзья сурово раскланивались и проходили мимо, словно бы в жесточайшей ссоре. Родители повышали голос на детей и раздавали подзатыльники, что было, разумеется, необыкновенным, западающим в память событием. Развлечения потеряли вкус, работа — смысл. И эти беспричинно брызнувшие из глаз слезы…

Народный приговор не может быть отменен и обжалованию не подлежит! Трудно представить, какое горе заключала в себе теперь эта простая истина!