Побег

Ничуть не бывало. В полутемном покое, где притух в очаге огонь, никто не замечал задержавшихся посреди лестничного пролета собеседников, никто не слышал их среди гула разнузданных голосов. А единственным следствием внезапного воодушевления кабацкой братии было лишь сильнейшее сотрясение воздуха. Достаточно сильное для того, чтобы некто из неустойчивых конных лучников, все еще колебавшихся перед слишком крутым для конницы спуском, сверзился по ступенькам вниз, не задержавшись возле посторонившихся к стене Юлия с Нетребуем.

— Пройдемте, государь, здесь не совсем удобно, — спохватился кабатчик, проводив взглядом упокоившегося у подножия лестницы бедолагу.

Из-за наплыва военщины личная комната Нетребуя оказалась занята, и кабатчик, пораскинув умом, решился уединиться с Юлием в кладовой. Распорядившись по дороге насчет поисков Калемата, он прихватил свечу и провел гостя тесными темными коридорами вниз, а потом вверх и, еще раз извинившись на пороге, впустил его в узкую с крошечным окошком комнату.

Извиняться тут как будто бы было и не за что: бочки, лари, пахнувшие и кисло, и пряно, но вполне приятно, уставленные утварью полки. Да широкая доска вдоль стены, служившая, надо думать, столом, потому что Нетребуй не без удивления обнаружил здесь початую бутылку вина, два стакана — один почти полный…

Это могло бы возбудить подозрения у всякого знающего жизнь человека, что уж говорить о кабатчике Нетребуе!

Не избегла вдумчивого его внимания и половина пирога с вишней, того самого, что кончился весь еще до захода солнца и которого не хватило для лучших гостей харчевни: двух полковников и шестерых полуполковников, а также не считанных сотников и пятидесятников! По имевшимся у Нетребуя неоднократно проверенным сведениям с наступлением ночи алчущие толпы военщины довольствовались наскоро жареной свининой почти без хлеба… И были здесь признаки печенья, еще прежде — до пирога, — вскоре после полудня исчезнувшего из обихода. Изобилие овощей. И, наконец, немалая редкость для нынешней ночи — свеча, зажатая в расщеп заостренной палочки, которую чья-то дерзкая рука воткнула в расселину стены. Обгорелый фитиль, казалось, еще дымился, а расплавленный, затекший набок воск оставался слегка теплым.

— Что-нибудь не так? — спросил Юлий, замечая последствия наблюдений на озабоченном лице кабатчика, но никак не самые приметы непорядка.

Мгновение или два с выражением муки в искривленных губах Нетребуй колебался между взаимоисключающими ответами: что-нибудь не так — все совершенно так… Неодолимая потребность радовать государя победила:

— Наоборот! — неестественно взбодрился он. — Сверх ожидания, я бы сказал. Хотите пирога, государь?

Голодный Юлий не стал настаивать на уточнениях, отломил кусок пирога и уселся спиной к двери, а Нетребуй остался стоять напротив — спиной к окну, совершенно черному. Раскрытое, без решетки оконце выходило, по видимости, на скалистые склоны Вышгорода, а не на равнину, иначе можно было бы видеть хотя бы звезды.

— Нетребуй, — сказал Юлий, жадно уминая пирог, — ты, наверное, самый осведомленный человек во всем предместье. — Кабатчик подтвердил это, скромно склонив голову. — Ты хоть что-нибудь слышал… что ты знаешь о подземном ходе пигаликов под рекой?

Словно уличенный на месте, кабатчик застыл… неестественно повел глазами, избегая собеседника и промолвил сдавленно:

— Всё!

Загадочные ухватки Нетребуя заставили Юлия оставить пирог. Перестав жевать, он расслышал за спиной вкрадчивый шорох… И, пригвоздив кабатчика быстрым взглядом, обернулся: возле двери в трех шагах от Юлия пригнулась под широкополой шляпой тень… В тот же миг с откровенным треском дверь распахнулась, ожившая тень не бросилась на привставшего уже Юлия, а ринулась наутек, вон, между тем, как и Юлий вскочил, опрокидывая табурет.

Не особенно доказательный, но оправданный обстоятельствами вопль «предатель!» сопровождался прыжком через порог, где и цапнул он пустоту. Ударившись о стену, он ухитрился разобрать во тьме направление коридора и преследовал противника по пятам — в светлую ночь распахнулась дверь. Юлий вырвался на волю, приметив в последний миг, куда убегает противник. Не в сторону разложенного во дворе костра, что, освещая застрехи, полыхал за пристройкой, а — черт ногу сломит! — в путаницу тесно составленных загородок. Проще простого было тут наткнуться в темноте на клинок, но Юлий уж ничего не разбирал.

Друг за другом вылетели они на простор, на освещенный луной каменистый спуск. Тот, в шляпе, несся в каком-то беспамятном отчаянии, издавая сплошной сиплый стон, но и юноша озверел — настиг беглеца еще до нового поворота и, схватив за ворот, с неожиданной легкостью сбив с ног и резвого, и грузного противника. Тот повалился, не пикнув.

— Обрюта! — ахнул Юлий, едва вскочив на колени.

Обрюта тоже сел — не так быстро. Ничего не сказал, судорожно вздыхая. Потом он потянулся за шляпой и принялся отряхивать ею кафтан, не глянув на Юлия.

— Обрюта, — уверился тот окончательно.