Побег из армии Роммеля. Немецкий унтер-офицер в Африканском корпусе. 1941—1942

Чувствуя, что проигрываю в этом неожиданном споре и что проблема расставания не находит логического разрешения, я довольно резко отвернулся, намереваясь взять свой автомат и сумку с туалетными принадлежностями, которые лежали на подушках из верблюжьей шкуры на моем диване.

Но тут мне в голову пришла одна мысль. Открыв сумку, я вытащил пачку банкнотов, которые лежали там с тех пор, как мы с Йозефом обчистили ящик казначея в штабной роте дивизии почти три недели назад.

В этой пачке было, наверное, тысяч двадцать. В рюкзаке, в машине, было еще сорок тысяч, которых мне на какое-то время хватит.

Вряд ли эти лиры мне очень нужны, поскольку, скорее всего, мне придется брать силой или хитростью, а не покупать то, что мне понадобится для путешествия по Сахаре. И я подумал, что эти лиры больше пригодятся Селине, чем мне. Ее дом был в Барке, и она со временем могла бы что-нибудь для себя купить.

– Я хочу сделать тебе небольшой прощальный подарок в виде этих денег, на них ты сможешь купить себе, что захочешь, – жемчужину или алмаз – на память обо мне.

Я сунул пачку денег ей в руку. Она взяла ее, посмотрела мне в лицо, и кирпичного цвета краска залила ее смуглые щеки.

Затем она вдруг подняла на меня сверкающие от ярости глаза и гневно произнесла:

– Ты предлагаешь мне деньги – как уличной девке!

– Но, Селина, – запротестовал я, – я вовсе не считаю тебя уличной девкой! Мне просто больше нечего предложить тебе.

– Значит, ты предлагаешь мне чаевые как служанке? – злобно ухмыльнулась она.

Меня как громом поразила перемена, произошедшая с ней, вызванная моим невинным доброжелательным жестом.

– Но, дорогая моя девочка… – начал было я.

– Я не дорогая твоя девочка!

Теперь я осознал значение фразы: «Разъяренная женщина страшнее ада». Я отказал в любви прекрасному юному созданию, и она возненавидела меня за это. Я не видел способа успокоить ее. Я осторожно наблюдал за ней, боясь, как бы она не выхватила из рукава кинжал.

Любовь обернулась ненавистью. Крушение любви превратило ее в злобную фурию.

– Мне не деньги твои нужны, – произнесла она, сверкая глазами, – а твоя любовь!

Ее голос захлебнулся плачем, и прежде, чем я успел что-либо сообразить, она бросила пачку денег на раскаленную докрасна жаровню, и банкноты вспыхнули ярким пламенем.

– Они сгорят дотла, как сгорит и умрет моя любовь к тебе, – сказала она. – Ты иностранец, немец, европеец, и ты думаешь, что деньги что-то значат, но для нас это лишь символ вашей глупости и жадности, которая заставляет вас думать, что деньги могут все!

Наблюдая, как ярко пылают эти двадцать тысяч, я пробормотал:

– Как пришли, так и ушли.

Я получил их за минуту, за минуту и потерял.

– И что? – сказала Селина. – Ты равнодушен к деньгам? И равнодушен к любви? У тебя на уме только война.

Но тут до нас донесся голос Ибрима, который стоял в коридоре за занавеской:

– Ты готов, amico?

– Одну минуту, друг! – крикнул я в ответ.

Селина прижалась ко мне, ее горячие губы коснулись моих в последнем мучительном поцелуе отречения.

– Это судьба, – прошептала она, затем отстранилась и быстро выбежала из комнаты.

Я никогда ее больше не видел.

Глава 32 В БЕНГАЗИ

В девять вечера я уже сидел на водительском сиденье джипа рядом с Ибримом. Абдул, Бен Омар и двадцать – тридцать человек гарнизона пещер тепло попрощались со мной крепкими рукопожатиями и пожеланиями: «Да защитит тебя Аллах!»

Я запустил мотор, и мы, не включая фар, выехали по каменистому руслу в пустыню. Ибрим указывал мне, куда ехать. Мне хватало света звезд, чтобы вести машину на приличной скорости.

Через полчаса мы увидели вдалеке огни. Ибрим цинично рассмеялся:

– Это бараки лагеря отдыха итальянских войск в Эль-Абьяре. Не беспокойся, они сейчас отдыхают, после того как драпали от самой египетской границы. (Имеется в виду разгром итальянцев в Киренаике британскими войсками в декабре 1940 года – марте 1941 года, после чего в дело пришлось вмешаться немцам – в апреле 1941 года Роммель выбил англичан из Ливии (кроме Тобрука). – Ред.)

Я не мог еще раз не подумать о том, как велика была ненависть арабов к итальянским солдатам. Еще большей была она к итальянским поселенцам.

Вскоре после того, как огни итальянского лагеря угасли в ночи, справа от нас вдалеке появились другие огни, которые Ибрим определил как огни аэродрома в Барке. Там было какое-то движение, иначе никто не стал бы зажигать свет, и Ибрима это обеспокоило: возможно, итальянцы готовили большую операцию против арабских повстанцев.