Побег из Бухенвальда

Начался первый день суда. Старушку Мотю, так звали нашу сестру, вывели под руки, так как она совсем изнемогла за четыре с половиной месяца. В камерах было ужасно жарко и их никогда не проветривали. Камеры были рассчитаны на десять заключенных, но там держали до пятидесяти человек. В углу стояла «параша» и к утру, как обычно, она была переполнена. Утром, когда убирали камеру, пол мыли хлоркой. Конечно, от такого воздуха у молодого человека закружится голова, а наша старушка Мотя сидела в такой камере. Ежедневно, кроме воскресенья, всех выводили на получасовую прогулку, но наша Мотя была лишена и этого. Камера была на третьем этаже, а по ступенькам она не могла спускаться, поэтому все четыре месяца она пролежала в камере.

Допрос начали с Моти.

— Почему ты не подписала обвинительный лист?

— Я не умею писать, я не знаю буквы.

— Тогда вместо подписи поставь крестики.

— Поставьте их сами.

Так старушку Мотю и судили без ознакомления с делом. Как начался суд, я не помню, был очень занят одной мыслью, почему в зале нет моей жены? Суд был показной, неужели ее не пустили? Всматривался в лица людей, но ее не мог найти. Не было в зале и детей, несмотря на то, что все подсудимые были многодетные.

В зале также не было моих сестер и братьев. Вдруг увидел

— возле стены поднял руку мой братишка Ваня. Он уже отслужил три года в армии танкистом и снова вернулся к нам жить. И вот я увидел, что к нему подошли двое взяли под руки и вывели. Я так сильно расстроился, что не услышал даже вопроса, который мне задали. Меня стали толкать в бок и тут только я услышал грозный голос судьи:

— Подсудимый Зинченко, почему не отвечаешь на вопросы. Еще раз спрашиваю, вас обвиняют по статье двести девятой уголовного кодекса Украины, считаете ли вы себя виновным?

— Нет.

— На каком основании вы опровергаете обвинение.

— Если вы в законе напишете, что разрешается пить только стакан воды, а я выпью два, то я виновен перед тем законом, что вы написали, но перед своей совестью и перед народом я не виновен. В вашем законе написано, что запрещается молиться Богу, а я молюсь, я не виновен ни пред своей совестью, ни пред Богом. Согласно вашему закону я виновен, но пред Богом я чист.

Судья объявил народу:

— Зинченко признал себя нарушителем закона. Он обвиняется по нескольким статьям. В нашей стране запрещается эксплуатация человека человеком, а есть данные, что в сентябре 1960 года группа молодежи из их секты, выходной день отработала на уборке картофеля и весь свой дневной заработок отдала ему, что вы скажете в свое оправдание?

— Да, это правда, но я их не нанимал и даже не знал о их желании помочь мне. В тот день меня послали проведать группу верующих стариков, живущих далеко от города. Когда я вернулся домой, то во дворе лежала картошка. Я даже и не видел, кто ее привез. Мне жена рассказала, что это молодежь из нашей церкви, а не секты, как вы называете, привезла картофель.

— Второй вопрос. Вы купили костюм, который стоит вашей месячной зарплаты. У вас шесть детей и на ту зарплату, что вы имеете невозможно прокормить детей.

Откуда у вас деньги?

— Это правда, я купил себе первый костюм за свои тридцать шесть лет. Жена родила и ей выплатили одноразовое пособие на шестого ребенка. Вот к этим деньгам я еще немного добавил и купил костюм средней стоимости.

— Третий вопрос. У вас шесть детей и жена не работает, каким образом вы содержите свою семью?

В первых рядах сидели журналисты. Они быстро записали вопрос и стали смотреть на судью, как бы спрашивая: «К чему такие глупые вопросы, что здесь общего с покушением на жизнь людей?» Я не стал объяснять, что мои дети не пьют вдоволь молока, что у них нет переменной одежды, а просто сделал сравнение.

— У моего дедушки было шестнадцать детей и он всех их выкормил при царе. У меня только шесть детей, и я живу при Советской власти.

Здесь я спохватился, не наговорил ли чего лишнего, не оскорбил ли власть, чего доброго, еще и политическую статью пришьют, тогда я пропал, с тюрьмы не выпутаешься. И я решил молчать, да меня и не спрашивали больше. Начался допрос брата Николая.

Судья зачитал его дело:

— Козелько Николай Михайлович, украинец, 1930 года рождения. Рецидивист. Судим в 1949 году. Был приговорен к смертной казни, но смертная казнь была заменена двадцатью пятью годами тюремного заключения, после чего должен отбыть пять лет ссылки, а после ссылки на пять лет лишался всех гражданских прав.

И тут судья весь свой гнев обрушил на Николая.

— Это террорист, изменник Родины задумал разрушить Советскую власть. Он участник банды террористов, расклеивал листовки по деревне, призывая весь украинский народ освободиться от власти Москвы. Он призывал к отделению Украины от России, призывал разрушить Социалистический строй, разрушить колхозы, а землю передать народу в частное владение. Он со своей группой призывал к восстановлению капиталистического строя. И это все было в то время, когда наша страна была ослаблена в борьбе с фашизмом.