Побег из гламура

Катя проводила взглядом уезжающую машину и вернулась в дом.

Наташа позвала ее в столовую, где уже был сервирован обед.

Домработница накрыла на одного человека — получается, она уже знала, что Виталий не будет обедать.

Она сновала вокруг стола безмолвно, с поджатыми губами — видимо, все еще дулась из-за утренней истории с паспортом.

Катя следила за ней и мучилась сомнениями.

Наташа, ее домработница, которая живет в ее доме уже третий год, — неужели она убийца?

Обидчивая, вздорная, глуповатая, болтливая — Катя могла продолжить список ее недостатков, но у нее были и несомненные достоинства: она аккуратна, честна, предупредительна…

И в любом случае она добрая женщина. Как говорится, мухи не обидит.

Катя не могла представить ее с пистолетом в руке, целящейся через окно в адвоката…

Но люди не рождаются убийцами, они становятся ими под давлением обстоятельств, ради материальной выгоды или из страха… иногда просто сходят с ума и начинают убивать без смысла и без видимой причины…

Но Наташа… Не может быть! Это совершенно не вяжется с ее характером! Она такая… скучная, обыкновенная, нормальная до кончиков своих акриловых ногтей!

Но ведь отпечаток под окном Ольховского в точности совпадает с отпечатком колеса Наташиной «восьмерки»!

Конечно, Катя не эксперт, может быть, сходство отпечатков ей только померещилось, специалисты поднимут ее на смех… А горячий капот ее машины? Уж это Кате точно не показалось! Может быть, рассказать обо всем в милиции? Только не этому ужасному Сергачеву!

А больше она никого не знает.

И вообще, зачем Наташе было убивать этого адвоката?

Может быть, она сошла с ума, подвинулась на почве убийства?

Катя зачерпнула ложкой свой любимый сырный суп… и не смогла проглотить его: если Наташа — убийца, что мешает ей отравить свою хозяйку?

Она отодвинула тарелку и проговорила:

— Спасибо, Наташа, мне что-то не хочется…

— Что, невкусно? — В голосе домработницы снова прозвучала обида. — Это же ваш любимый суп…

— Спасибо, он вкусный… просто у меня нет аппетита.

Катя взяла персик, вонзила в него зубы.

Фрукты по крайней мере нельзя отравить…

Или можно? Ввести яд шприцем… кажется, в одном старом фильме именно так отравили героиню. Да что далеко ходить за примерами — Белоснежку отравили яблоком…

Ей показалось, что персик горчит. Она отложила его и встала из-за стола.

— Ну как хотите. — Наташа поджала губы и сложила руки на переднике. — Все на похудении помешались… Вам-то зачем, вы и так стройная…

* * *

Около шести Виталий прислал за ней Толика.

Дороги были на удивление свободны, и они без проблем добрались до банка, где Катя пересела в машину Виталия.

— Ты чудесно выглядишь, малыш! — проговорил он и поцеловал в краешек рта легким, скользящим поцелуем, от которого сладко забилось Катино сердце. — Сейчас мы поедем в одно славное местечко. Его практически никто не знает…

Это Катю как нельзя больше устраивало: она не хотела бы сейчас оказаться в одном из тех модных мест, где по вечерам собирается вся московская тусовка, где нельзя и шагу сделать, чтобы не наткнуться на знакомого, который тут же начнет по десятому разу пересказывать тебе самые свежие светские сплетни…

Сейчас ей не хотелось видеть никого, кроме мужа.

Они выехали на Петровку, свернули в один из переулков и остановились перед массивной дверью без всякой вывески.

— Владелец этого ресторана специально не рекламирует его, и цены здесь намеренно высокие, чтобы не было никого, кроме «своих» посетителей, — пояснил Виталий, нажимая кнопку звонка. — Зато здесь по-настоящему спокойно.

Им тут же открыли.

Метрдотель провел их к свободному столику.

Тут же бесшумно возник официант, принял заказ.

Ресторан был очень небольшой, всего на двадцать мест, да и из них половина пустовала. В глубине помещения горел камин, смолистые дрова чуть слышно потрескивали. Неподалеку от камина стоял маленький кабинетный рояль, за ним сидел высокий рыжеватый мужчина лет пятидесяти в свободном твидовом пиджаке.

На крышке рояля перед ним стоял бокал белого вина.

Пианист взял этот бокал, пригубил вино и заиграл.

Это были «Осенние листья».

Катя прикрыла глаза.

Она вспомнила, как совсем маленькой девочкой заходила в кабинет отца. Отец любил классический джаз, он очень часто слушал пластинку Эррола Гарнера. Катя забиралась к отцу на колени, прижималась щекой к колючему плотному свитеру и замирала, слушая музыку. Больше всего ей нравилась эта самая мелодия. Ей нравилось, как слепой пианист хрипловатым голосом чуть слышно подпевает своему инструменту, нравился таинственный полумрак отцовского кабинета, запах дорогого табака и легкого одеколона…