Побег из Рая

Тридцать первое декабря. В отделении смотровые окошки на дверях разрисованы снежинками, в конце коридора поставили наряженную игрушками елку, а днём после обеда для больных санитары из заключенных дают концерт. Три гитары и ударник гремят на всю больницу. Как они играют и поют, плохо или хорошо я, находясь в шоке от всего увиденного, не знаю. Два часа рока они вытягивали из своих инструментов и глоток и даже медперсонал сидел и слушал их. Я, конечно, был от всего этого на седьмом небе. По случаю Нового года телевизор разрешили смотреть до утра. Пока шел «Голубой огонёк» мы с Мишей сидели в палате у нашего друга Людаса, работавшего у сестры-хозяйки на глажке халатов для врачей и медперсонала. Людас был в больнице за угон автомобилей и ожидал скорой выписки. В двухместной палате, завешанной комнатными цветами, где он жил один, стоял на тумбочке магнитофон отделения. Людас был литовцем и всегда с сожалением повторял:

— Как жаль, что вы — русские.

В отделении работала вечно строгая медсестра Тележинская Ирина, ненавидевшая литовцев и, особенно, Людоса. Ей очень хотелось наказать его и она нашла причину. Он поливал цветы в своей палате, несколько капель воды упало на полированную тумбочку.

— Что это такое? — спросила она, указав на капли, — ты разве не знаешь, что от воды мебель портится? Ты это делаешь умышленно, чтоб испортить больничное имущество?

Она выскочила из палаты, чтобы описать всё в журнале наблюдения. Вечером перед отбоем санитар вызвал Людоса в процедурку.

— Ну, ложись на кушетку, — наполнив шприц пятью кубиками аминазина, приказала медсестра оторопевшему литовцу.

— Один укольчик и всё, — смеётся толстушка, — ложись, а то я сейчас санитаров позову и врачу завтра доложу, что ты отказывался подчиниться и возбудился.

Получил Людас эти пять кубов аминазина и свалился замертво. Ночью сердце начало отказывать, чудом не умер. Это была бессонная ночь и для дежурного врача, и для санитаров, и для медсестры.

В восемь утра сестра-хозяйка обнаружила, что её работника нет, халаты не поглаженные висят, а врачи на работе и требуют у неё свежие. Врачи выяснили, что случилось и заставили медсестру просить прощение у больного Людоса, который несколько дней не мог подняться с кровати. Я не знаю был ли второй подобный случай в истории спецбольниц в СССР, чтобы у больного просил прощения сотрудник больницы!

В эту Новогоднюю ночь дежурила молоденькая и толстая, как пончик, медсестра Людка или Кундюшечка, как звал её Миша Жихорев. После «Голубого огонька» показывали отличный советский мюзикл «Волшебный фонарь» с участием Людмилы Гурченко, занявший в Швейцарии в 1973 году второе место на кинофестивале. Я никогда ничего подобного в Советском Союзе не видел. Далеко за полночь, как всегда бывало в СССР, начинался концерт зарубежной эстрады.

— Ты что-то сильно восхищаешься зарубежной эстрадой! Учти, тебе ведь надо выписываться, — сказала лукаво улыбаясь толстушка, которая не могла дождаться, когда можно будет выключить телевизор и уйти к себе в процедурку.

— А что здесь такого? — удивился я, — мне вообще нравится музыка.

— Нет! Тебе всё нравится западное. Ты ведь поэтому туда и бежал и если ты опять готов слушать западную музыку, то это говорит о том, что в тебе не произошло никаких изменений. Смотри…, — она покачала головой, — если будешь так себя вести и не изменишь своих взглядов, то долго тебе придется быть здесь.

Первого января, как и положено, все долго спали. А потом все кому ни лень в столовую собирались телевизор смотреть. Должны были показывать развлекательный фильм, но вместо этого все увидели на экране товарища Лучо Корвалана.

— Смотрите, смотрите! — заорал из своего угла Миша Жихорев, — это он от Пиночета с такой отъевшейся мордой приехал! Плохо ему там жилось! В советский бы лагерь его, здесь бы он быстро жирок сбросил да обстригли б его как положено.

Публика смеялась. Каждый пытался выставить Корвалана в смешном виде, но сделать это лучше Жихорева никому не удавалось.

— А ну, Миша, — скажи что-нибудь! — просила толпа.

— Прекратить, что здесь смешного! Прекратить, не то телевизор выключу! — командовала медсестра.

— Моя Кундюшечка! Дай нам хоть поглядеть на этого мученика. Смотрите, какое у него рыльце. Так сальцо и блещет. Садись, Кундюшечка, посмотри с нами на этого подлеца! — не унимается Жихорев.

— Ну вас, — махнула рукой медсестра и вышла из столовой.

Прошли праздники, заработала почта и принесли газеты. На первой странице одной из них Леонид Брежнев ставит засосы своему почетному гостю товарищу Лучо и большая статья о том, что ему пришлось пережить в лагере у Пиночета. Беру газету и бегу поделиться новостью с Мишей Жихоревым, который как всегда в окружении медсестер что-то рассказывает и смешит их.

— Миша! Вы это читали? — спрашиваю я, протянув ему газету.

— Ах, подлец! — пробежав глазами по статье, возмущается Миша. — Камера ему видите ли не нравится! Пытали его там, свет и радио по ночам включали, чтобы он здесь запел, если б жопу аминазином ему накачали.