Побег из Шапито

Макаке Мбога всемогущий даровал кокос.
На пальме одинокой утвердившись
и плод вкусить совсем было решившись,
макака стала размышлять, кокос держа хвостом,
беспечно нежась и лежа пластом.
На ту беду по джунглям семенил койот.
И вот
кокосный запах тормознул койота.
Койот узрел кокос, койоту жрать охота,
и хитрый хищник молвит чуть дыша:
«Макакушка, как хороша!
Ловка, легка – всё прыг да скок с лианы на лиану.
Но крокодил сказал мне как-то спьяну,
что ты не сможешь никогда, закрыв глаза,
достать до носа кончиком хвоста!»
Макакина с похвал вскружилась голова,
и на приветливы койотовы слова
сомкнула очи, хвост до носа устремился,
кокос упал – койот с ним удалился,
оставив обезьяну в дураках…
Мораль проста: держи кокос в руках.

Нехитрую басню звери также встретили на ура. Лес редко видел концерты, всё было в диковинку. Ман-Кей, которому было посвящено стихотворение, не особо им проникся. Ему почудилось, будто над ним издеваются. Гуру Кен заметил недовольство друга.

– Не хмурься, Эм Си, – прокричал он на ухо шимпанзе. – Она не хотела тебя обидеть. Это у них такой юмор, наверное. Мне-то вовсе по башке досталось.

– А мне не ясно, что в африканской басне делает американский койот, – заявил Вонючка Сэм.

– Он есть кокосы воровать, – ответил на претензии скунса Петер.

Поднялся медведь-губернатор. Гомон стих.

– Потехе час, а делу время. Скоро совсем стемнеет. Пойдёмте-ка спать. Завтра могут вернуться браконьеры. Мы должны отдохнуть и приготовиться. А вечерком продолжим. Всем спокойной ночи!

Животные стали нехотя расходиться. Птицы вспархивали с поваленного ствола, растворяясь в сумерках. Змеи и ящерицы расползались. Ускакали зайчишки, белки. Затих вдали топот кабаньих ножек…

Некоторые зрители благодарили «послов», точнее, Петера за то, что не погнушался блеснуть талантом, сочувствовали кенгуру-боксёру, дивились вблизи на Эм Си и Вонючку Сэма. Жали лапы, знакомились, звали в гости. Циркачи буквально замлели от такого искреннего радушия тамбовчан.

Последним овраг покинул канюк. Он так и не приблизился к артистам, просидел над берлогой, неотрывно глядя грустными немигающими глазами на Петера. Потом молча взлетел и был таков.

– Великолепен вечер этот есть, – вздохнул петух.

Друзья закивали. Правоту Петера признал даже сварливый Сэм.

Заурчал живот Ман-Кея.

– Сейчас бы бананчика… – жалобно сказал шимпанзе.

– Да, с пальмами тут несколько не богато, – проговорил Гуру. – Поищем пищу с утра, Эм Си.

Квартет беглецов улёгся в берлогу и заснул. А вокруг кипела ночная жизнь: ухал филин, шуршали в траве маленькие добытчики, переговаривались птицы. Лунный свет, путающийся в ветках сосен, падал на дно оврага, освещая недавнюю «концертную сцену». Кенгуру несколько раз начинал храпеть, но всхлипывал, затихал, морщась от ноющей головной боли. Оплеуха Михайлы – штука запоминающаяся.

Глава 4

Плохие люди часто имеют вредные привычки. Например, пьют. Некоторые думают, что таким образом плохие люди проявляют подспудное стремление стать хорошими. Ведь выпившему человеку частенько говорят: «Надо же, полдень не наступил, а ты уже вон какой хороший!»

Плохие, хорошие… На словах, казалось бы, всё просто. Но браконьеры Витя и Федя не были насквозь плохими мужиками. Скорее они были слабыми. Потому к сорока годам так и остались Витей и Федей, а не Виктором Петровичем и Фёдором Ивановичем. Потому и пошли нелегально промышлять зверя, ведь удачный выстрел по прибыли равнялся нескольким неделям ударного труда на заводе. Потому и пили горькую, ведь она отключает здравый смысл, а здравый смысл шепчет: «Работай над собой, не топчись на месте!»

И вот – прошло полжизни, с закрывшегося молокозавода выгнали, металлолом весь сдан, бутылки тоже. Рыба не ловилась – кончилась рыба. Как жить? Витя и Федя сняли со старых, купленных ещё отцами ковров ружья и ушли в лес – вносить посильный вклад в дописывание Красной книги.

На счету мужиков было несколько удачных охот, и Федя вполне довольствовался заработками, но Виктору хотелось большего. Когда перед добытчиками замаячила перспектива изловить сенсационного зверя, долговязый браконьер почуял немаленькие деньги и громкую славу. А славы хотелось. «Живёшь тут, как калоша на антресолях, – порой говаривал Витя, – мимо жизни живёшь. Ровесники в Москве давно, по телевизорам всяким светятся, евроремонты сделали. А я?..»