В гостинице не было воды. Выяснилось, что ее нет во всем городке по причине какой-то поломки на местной водокачке. И вот тут Жюль вдруг проявил себя. Он оказался на все руки мастер – не пойму, почему он занялся уголовщиной, – и отремонтировал водяную помпу. А потом, опять же не знаю что на него нашло, ссудил денег на замену оборудования, из своей доли. Но на этом вспышка его благородства не кончилась. В ее порыве Жюль совершил главную ошибку – дал концерт игры на скрипке. Он так играл, что местные матроны плакали.
– Не жалеешь, что пошел на это дело? – спросил у меня Филипп, когда мы, стоя в толпе, слушали игру Жюля.
Мы все тогда расслабились. Париж был далеко, а Швейцарию, казалось, можно увидеть с крыши гостиницы.
– У меня не спрашивали, сунули в руки автомат – и давай! А ты зачем пошел на это? – спросил в свою очередь я. – Ведь нас могли убить дважды. Сначала террористы, потом эти…
– Я сразу смекнул, чем все кончится, еще в тюрьме. Потому и посадил тебя в кусты, – сказал Филипп.
– Смекнул, а все-таки согласился.
– Мне светило пятнадцать лет. Что бы ты выбрал: выйти после такого срока больным стариком, протянуть еще лет семь и умереть в нищете или столько же лет пожить молодым и обеспеченным. А если повезет, то и больше?
Потом были танцы. А час спустя нам пришлось бежать. Хорошо, что городишко стоял на горе, и я вовремя заметил полицейский автомобиль. Мы побежали в разные стороны. На прощание Филипп дал мне адрес в Женеве. Не знаю, что стало с остальными, но я сумел пересечь швейцарскую границу. Но до Женевы не дотянул. Меня взяли в Ньоне. Так что Женевское озеро я все-таки увидел.
– А деньги? – спросил я.
– Деньги в последний момент удалось сбросить в депозитное хранилище. На меня уже шла облава в городке. Служащий хранилища понял что к чему. Тогда я выложил ему полмиллиона. И он принял на хранение оставшийся миллион триста тысяч.
Меня взяли спустя десять минут, после того как я вышел из хранилища, но ключ от бокса к тому времени был уже спрятан.
– А приступы? – спросил я.
– Что приступы? – не понял Холст.
– Они тебе не мешали?
– Я предупредил Филиппа и сказал, что со мной делать в случае чего. Но он утверждал, что никаких приступов не было.
– Может, они у тебя от тюремных стен? – предположил я.
Холст пожал плечами.
Мак заговорил о деле лишь спустя полторы недели, во время завтрака. Он открыл кормушку, протиснул поднос и потом долго наблюдал сквозь проем, как мы едим, не говоря ни слова. Это было не в его манере. Мы с Холстом не спеша жевали булочки, запивали их кофе и молча переглядывались. И вдруг Мак неожиданно произнес:
– Побег во время транспортировки. Убит один полицейский, двое тяжело ранены. Беглецы обнаружены спустя три недели. Один убит, второму удалось скрыться, еще двое пойманы. При убитом, а также при одном из задержанных обнаружены крупные суммы денег. У каждого по миллиону восемьсот евро, – Мак закончил говорить, сухо поджал губы и обвел нас с Холстом глазами. – Ну и что?
Холст отставил стаканчик с кофе в сторону и подошел к Маку:
– А то, что всего у нас было семь миллионов на четверых. У каждого по миллиону восемьсот евро. И заметь, Мак, при задержании у меня этой суммы не обнаружили. О чем это говорит?
– Спрятал?
– Именно. Правда, уже не миллион восемьсот, поскольку пятьсот тысяч из них пришлось отдать за хранение.
На этот раз Мак думал быстро.
– Триста тысяч! – твердо сказал он.
– Хорошо, – согласился Холст.
– Что я должен сделать? – спросил Мак, облизнув губы.
– Нам нужна информация, а также автомобиль, когда мы выберемся из тюрьмы. Иначе побег не имеет смысла.
– Как вы собираетесь выйти из камеры? – спросил Мак.
– Может, ты откроешь?
Мак покачал головой:
– Ни в коем случае. Меня сразу заподозрят. Надо бежать не в мою смену. К тому же кто тогда будет ждать вас на машине?
– Да, это так, – Холст задумчиво пощипал себя за бороду. – Хорошо. Тогда нам нужно попасть в маслобойку. Мы собираемся разобрать агрегат и через дыру проникнуть во внешний двор.
Информацию Мак принес в тот же день, во время ужина.