Побег из Вечности

– Попробую выяснить, как погибла моя семья. Мне надо знать, кто их убил, действительно я или кто-то другой. Иначе окончательно тронусь. Хотелось бы найти сестру, но после всего происшедшего она вряд ли захочет меня видеть.

– Может, поедешь в Россию? Сделаем тебе паспорт не хуже швейцарского. Пропишем, – предложил я.

Холст молчал и задумчиво смотрел вниз на озеро, по которому бодро шел прогулочный трамвай.

– Сейчас тебе лучше держаться подальше от Франции, – продолжал я. – В России наймем хорошего детектива и, если надо, переводчика. Пусть выяснит все обстоятельства убийства твоей семьи. А уж потом будем решать, что делать.

– Будем? – Холст оторвал взгляд от озера и посмотрел на меня. – Ты хочешь сказать…

– У тебя на данный момент есть кто-нибудь еще, кроме меня? – перебил его я.

Холст молчал.

– В том-то и дело. У меня тоже никого. Зачем разбегаться? Ты даже не сможешь сам грамотно вложить свой миллион.

– Полмиллиона, – неожиданно поправил меня Холст. – Полмиллиона тебе, полмиллиона мне. Это будет справедливо.

– Нет! – возразил я. – Какая к черту справедливость! У меня есть образование, профессия. К тому же, едва оказавшись в России, я сразу перестану быть преступником. А у тебя ничего. Кроме того, ты по-прежнему остаешься преступником.

– Что ты собираешься делать в России? – спросил Холст.

Я задумался. Мне не приходила в голову мысль о мести. Почему-то совсем не хотелось воевать. Но за пять лет, сидя в своем кабинете в «Проект-Инвест» и даже не увеличивая оборот, я бы заработал полмиллиона долларов только для себя. Немалая сумма! Оставлять долг невостребованным? Чего ради? Но пока я не имел ни малейшего понятия, как подступиться к делу. Здесь мы с Холстом находились в одинаковой ситуации. Он тоже очень хотел узнать: убивал он или нет? Но не знал с чего начать.

Да! Там, в тюрьме, нам казалось: лишь бы выйти. И все! Больше ничего не надо. Только иметь возможность смотреть на мир не сквозь решетку, свободно перемещаться в нем, дышать и обладать правом выбора. Но не прошло и недели, как прошлое повязало нас своими путами. Как паршиво устроен человек. Почему бы нам взять и не затеряться где-нибудь? Мир большой. Забыть прошлое. И пусть забудут про нас. Но нет, человек не в силах так поступить. Он почему-то не хочет отдавать прошлое, даже если там не было ничего хорошего. Он желает снова вернуться к нему, и уже с учетом того, что было, продолжать свое дальнейшее движение во времени, даже если это опасно. Может, какой-то скрытый инстинкт, который человек пока не обозначил, толкает его на такое? Или это боязнь оставить за спиной пустоту?

Я сказал об этом Холсту.

– Но, если не возвращаться к прошлому, тогда кто я? – произнес он после долгого молчания. – Меня и так почти нет. Когда-то у меня была семья, дом, имя, фамилия, отчество, а теперь я просто Холст. Получив паспорт, я стану каким-нибудь безликим Эриком Краузе или кем-то в этом роде. А приехав в Россию, Петровым или Кузьминым. Мы откроем с тобой где-нибудь в Самаре молочную кухню и пару табачных киосков, будем тихо жить и радоваться безопасности, свободе, обеспеченности. Тебя это устроит?

– Нет, – сказал я.

– Вот то-то и оно, – сказал Холст. – А почему?

– Трудно объяснить. Не могу отказаться от прошлого. Хотя в нашей ситуации это было бы рационально, выгодно, разумно и прочее.

– Вот и мне тоже трудно. Хотя шансов добиться своего у нас почти нет, – сказал Холст и снова уставился на озеро.

– В тюрьме их не было совсем, – возразил я. – Однако мы сбежали. Давай снова представим, что у нас есть Вечность. И не будем спешить.

Первую неделю мы без конца ходили по городу. Растворяясь в толпе туристов, поднимались вверх по его улицам, смотрели на озеро и заходили в многочисленные кафе.

Женева лежала в мягком тепле сентября. Нас окружали праздные беззаботные люди. Нам нравилось смотреть на их лица. Мы давно отвыкли от такого количества людей вокруг. Обратно домой нас загоняла только ночь. А утром мы вставали и снова шли на улицы. Мы словно дышали и не могли надышаться свободой.

– Мне кажется, это никогда не кончится, – сказал Холст, когда мы очередным утром спускались к набережной. – Мы заработали в тюрьме клаустрофобию.

– Просто это такой город! – возразил я.

Еще через неделю мы немного успокоились, и у нас стали возникать нормальные человеческие желания.

В субботу утром Холст завел разговор о женщинах. Его такт был потрясающ. Он начал с цвета глаз. Он говорил, что самые редкие черные и зеленые, а самые распространенные те, что неопределенного цвета.

Холст не уточнял, но я почему-то ни на мгновение не сомневался, что речь идет о женских глазах.

– Как это – неопределенного? – спросил я.

– Это те, к которым надо тщательно присматриваться, чтобы определить их цвет.

Я посмотрел на Холста и произнес:

– Зачем ты начинаешь говорить о табуретке, желая затем перейти к речи о лошади. Это слишком длинная логическая цепочка. Скажи прямо: хочу женщину! Это же естественно. Или тебе не позволяет твое воспитание?