Побег к смерти

— Пуфф. — Она пожала плечами и бухнулась на кушетку. — За это дайте мне выпить.

Он надула губки, как маленькая девочка, и злилась, как шершень. Я подумал, что, в сущности, она очень милая. Я налил ей кубинского рома и, оставив ее одну, пошел в спальню, чтобы снять с себя этот индейский комбинезон. Пока я принимал горячий душ и одевался, я все время думал о Холлидее.

Когда я вошел в гостиную, Вера допила ром, сняла с себя казацкую шапочку и лису и теперь а экзотической позе лежала на кушетке и курила. Вспышки ее характера, очевидно, были столь же быстротечными, сколь и буйными. Она уже была в отличном настроении и, увидев меня, засмеялась заразительным смехом.

— Ах, теперь он опять красивый, этот женатик. — Она похлопала по краю кушетки. — Идите. Сядьте во мной.

Я все еще думал о Деборе и Холлидее. Я сел. Она нежно погладила мою шишку над ухом.

— Она уже лучше? Да? Меньше стала? Вам очень больно?

— Нет, не очень.

Она была совсем близко. Ее колени прикасались ко мне. Она прелестна и, очевидно, столь же сексуальна, как француженка в старинной альковной комедии. А я в это время думал о Холлидее и о том, что, по его мнению, может быть у меня. Вероятно, что-то очень маленькое, чтобы носить с собой, но, вероятно, не такое маленькое, чтобы поместить в бумажнике. Бриллиант? Трудно поверить, чтобы Дебора участвовала в краже и перевозке через границу драгоценных камней. Может быть, это какая-нибудь ценная реликвия инков? Поскольку отец Деборы археолог в Перу, это предположение имеет определенный смысл. Но какая именно реликвия инков может быть достаточно маленькой? Бриллиант? Опять я вернулся к бриллиантам.

Теперь уже Вера гладила не шишку на лбу, а мое ухо.

— Я хорошая? Нет? — мурлыкала она при этом. — Я не спрашиваю ничего. Внутри у меня все горит от любопытства, но я не задаю никаких вопросов.

— Молодец.

Она продолжала нежно гладить мое ухо.

— Я обещала старику целый год после его смерти не иметь друзей.

— Обещала?

— Год кончился в прошлый вторник.

Ее лицо придвигалось ко мне все ближе и ближе. От нее пахло духами, как от парфюмерной фабрики. А улыбка ее была бесстыдная.

— Ну, ты, которого преследуют, которого избили и ограбили, ты, который женат на этой… на этой… которая не желает жить с тобой и отдавать тебе свою любовь, ты хочешь быть моим другом?

Мягкое прикосновение ее пальцев к моему лицу напомнило мне о Деборе. Между ними никакого сходства. Дебора была маленькая, неопытная девушка, разыгрывающая из себя сирену. А Вера — это нечто настоящее, достаточно красивая, чтобы зажечь сердце даже гипсового монаха со сломанной рукой.

Эти воспоминания вновь воскресили мои подозрения. Дебора предложила мне свою любовь через пару часов после того, как мы с ней встретились. Теперь Вера делает то же самое. Я никогда не был до такой степени неотразим для женщин.

Я повернулся и внимательно посмотрел на нее. Она взглянула на меня. Ее лицо потемнело от негодования. Она грубо отдернула свою руку от моего уха.

— В чем дело? Вы кто, мужчина? Или вареное яйцо? Вы считаете, что я урод? Да? Отвратительный урод?

— Не говорите глупостей. Вы красивая. Вы scrumptions.

— Что такое scrumptions?

— Красивая.

Она драматически пожала плечами.

— Конечно, я красивая. Но вам не нравлюсь. Почему?

— А вам не кажется, что в последнее время было слишком много быстро сменяющихся событий?

Она полностью игнорировала это мое замечание.

— Вы все время думаете о своей жене?

— Конечно, я думаю о ней.

— Вы что, рехнулись? Вы думаете о женщине, которой здесь нет, в то время, как другая женщина здесь? — Ее глаза сверкнули. — Ах, я знаю. Это все косметика. Весь день я ходила среди покойников, гробниц и ни разу не подкрашивалась. Конечно, все дело в этом. Все краски размазались по лицу. Вероятно, это отвратительно. Я сейчас все подправлю.

Она вскочила и побежала в спальню. На пороге повернулась и послала мне милую улыбку — дружественную и прощающую.

— Я вернусь с новым лицом. Тогда все будет по-другому. Вы забудете свою жену, эту…

— Не надо так говорить.

Все еще раздираемый сомнениями, я ожидал ее возвращения. Вдруг раздался звонок в дверь. По возвращении в Мехико-сити со мной произошло столько непонятных вещей, что я решил проявить осторожность. Позвонили еще раз. Я подошел к окну, спрятался за портьеру и посмотрел вниз на улицу. Перед дверью, маленькая и решительная, в своем ядовито-зеленом костюме стояла миссис Снуд.

Никто другой не мог доставить мне большего удовольствия своим визитом. Миссис Снуд, с ее дочерьми, ее экономией, поистине является воплощением нормальности в этом сумасшедшем мире. И ее визит отложит решение вопроса о том, быть или не быть мне «другом» Веры, отложит хотя бы на некоторое время, чтобы я мог все как следует обдумать. К тому же, может быть, она знает, где я могу найти Холлидея? Я должен узнать, где он живет.