— Ты увидишь, что там произошли большие изменения, — продолжала она, слегка прищурив глаза. — Причем, может быть, даже не те, о которых ты думаешь… Я нашла город более разбуженным, чем ожидала, — добавила она после паузы. Она словно подыскивала слово, чтобы высказать нечто с трудом обретающее словесную форму.
— В самом деле?
— Не то чтобы это так уж бросалось в глаза, скорее даже понять происходящее можно, лишь имея хорошее зрение, — продолжала Ванесса. — Некоторые знаки могут поначалу распознать только те глаза, которые долго их подстерегали.
— В Орсенне, насколько хватает человеческой памяти, еще никто и ничего не прочитал по знакам, — сказал я ироническим тоном. — Ты же знаешь, что у нас предзнаменований не существует. Существуют одни только годовщины.
— Однако я была бы удивлена, если бы ты не прочел их так же, как читаю их я, — задумчиво произнесла Ванесса. — Не то чтобы в них содержалась какая-нибудь слишком уж точная информация…
Она снова принялась ходить взад и вперед, иногда останавливаясь и как бы пытаясь удержать какое-то мимолетное впечатление.
— …Люди не вкладывают души в то, что они делают, вот в чем дело. Кажется, что они, как говорится, находятся где-то в
— Я смотрю, ты в Орсенне дома не сидела, — прервал я ее раздраженно.
— Такое ощущение, что люди инстинктивно высвобождают в себе место для чего-то, что еще не произошло, — продолжала она, словно и не слыша меня. — Но искренне скажу тебе, салоны Орсенны от этого ничего не выиграли. Никогда я еще не слышала таких удручающе скучных разговоров. Знаешь, вокруг чего они обычно вертятся? Понимаешь, меня просто поразило, что даже ноябрьский бал в Консульте или приближающееся награждение медалью Святого Иуды и то обсуждаются без энтузиазма.
— Что ж, больше достанется Маремме. Надеюсь, ты дала им понять, как здесь языки работают?
Ванесса посмотрела на меня с иронической гримаской.
— У тебя плохое настроение, Альдо. Думаю, что скоро в Орсенне тем для разговоров будет нисколько не меньше, чем у нас. Ты даже и представить себе не можешь, как быстро в наше время разносятся свежие новости.
— Не хочешь ли ты сказать, что там
— Какой же ты все-таки ребенок, Альдо. В Маремме все стало известно на следующий день, а мне сообщили всего на один день позже. Мне казалось, что-то витает в воздухе, и я приняла меры, чтобы меня предупредили. Что ты хочешь, Альдо, я люблю знать, что где происходит, — продолжала она, глядя на меня острым взглядом. — И у меня не было никаких причин скрывать там новость, которая рано или поздно все равно бы распространилась. Ты же знаешь, как женщинам нравится выглядеть осведомленными, — добавила она со зловещей веселостью в голосе, — вполне невинная мания.
Я дотронулся рукой до своего лба, но он был не потный. Мне казалось, что меня, голого и окоченевшего, взяли в фокус ослепительного прожектора. О последствиях я не думал: я испытывал только пронзительный ужас перед чем-то похожим на физическое прикосновение: те тысячи глаз, устремленных там на меня, теперь
— Это конец! — глупо произнес я бесцветным голосом и почувствовал, что вместо констатации факта выразил пожелание: в это мгновение внезапной слабости я страстно желал, чтобы земля разверзлась у меня под ногами. В эту минуту, только в эту минуту я все понял; при свете всех этих вдруг загоревшихся дальними звездами зрачков я наконец
— Ты меня не понял, Альдо, — елейным голосом продолжала Ванесса. — Я приняла меры предосторожности. Я представила событие в самом выигрышном для тебя свете. Разумеется, я изобразила все чуть-чуть иначе, чем было на самом деле. Все теперь там считают, что ты подвергся вероломному нападению в открытом море.
Я смотрел на нее какое-то мгновение непонимающим взглядом, все еще не веря в ее коварство.