Побережье Сирта

На этом официальные инструкции кончались. Они удивили меня и дали пищу для долгих размышлений. Однако теперь некто— тот, чья неразличимая подпись стояла внизу страницы, — начинал говорить со мной от своего собственного имени; неизвестный мне, но невероятно знакомый голос, по-особому полнозвучный, бархатистый и властный, как бы доверял мне нечто важное. Этот голос прорывался теперь сквозь официальное бормотание и начинал солировать, словно ставя себе целью донести до моих ушей не столько поток каких-то обманчиво звучащих слов, сколько глубинные, почти гипнотические внушения, которые улавливались в его особом тембре.

«Я с удовольствием отметил, — говорилось в послании, — ясный стиль Вашего донесения и Вашу рассудительность, проявившуюся в том, что Вы без колебаний поставили Совет в известность относительно дела, истинное значение которого Вам было трудно оценить, но одновременно я должен обратить Ваше внимание и на некоторую замеченную мною легковесность в суждениях, не вполне простительную даже в Ваши юные годы. Настало время конфиденциально напомнить Вам, что функции Наблюдателя, предполагающие абсолютную общность мысли с правительством Синьории, налагают на Вас обязательство смотреть на все его глазами и остерегаться какого бы то ни было влияния общественного мнения. Говорить — до определенных пределов — разрешается всем; знание же — привилегия немногих. В сознании народа официальное состояние враждебности Синьории по отношению к одной иностранной державе с годами могло выветриться, превратиться в предмет шуток и осмеяния; Вам же надлежит помнить — при необходимости даже вопреки распространенному мнению — грознуюи ни в коей мере не утратившую своей силы истину и при любых обстоятельствах оставаться на ее высоте. Эта истина живет благодаря Вам и благодаря еще нескольким ее хранителям; от Вас и от них зависит, чтобы при тех неблагоприятных обстоятельствах, когда им одним пришлось бы воплощать все государство, служение последнему продолжало бы оставаться сознательным. Я предлагаю Вам задуматься над смыслом девиза Орсенны. В нем заключено мнение людей, прославивших Синьорию, людей, убежденных в том, что государство живет лишь в той мере, в какой оно находится в нерасторжимом единстве с определенными скрытыми истинами, которые с трудом запоминаются, опасны в повседневности и оттого с такой легкостью забываются; единственной их хранительницей является преемственность поколений. Народ называл эти истины «Пактом союзничества» и радовался, даже во времена подстерегавших город опасностей и обрушивающихся на него бед, любому обстоятельству, оживлявшему их блеск, ибо видел в них наглядное проявление своей избранности и своего бессмертия. Обстоятельства могут сложиться так, что в один прекрасный день именно Вы окажетесь хранителем этого пакта, отмена которого была бы равнозначна гибели города. Орсенна ждет от Вас, что в Сирте Вы сумеете по совести оценить нависшую над ней опасность; в противном случае Вас ждет отставка».

Прилагаемый документ оказался донесением Бельсенцы, очевидно тоже решившего нарушить молчание. Приведение «в состояние боевой готовности» крепости (я походя задумался над этим по меньшей мере странным фактом: с такой поспешностью поверить на слово столь удаленному свидетелю), на которую, похоже, вся Маремма ежедневно нацеливала свои лорнеты (ведь огромная масса крепости возносилась очень высоко над плоским песчаным берегом), подтверждало панические слухи и, кажется, значительно усилило охватившую город лихорадку — до такой степени, что Бельсенца испугался. Он даже решился — по крайней мере так можно было истолковать одну из стыдливых перифраз — арестовать в общественных местах, не привлекая к этому факту особого внимания, несколько перешедших границу допустимого болтунов. Все его донесение, составленное с исключительной осторожностью и сдержанностью, отражало колебания Бельсенцы в момент, когда он пытался определить линию своего поведения: с одной стороны, ему не хотелось навлекать на себя упреки в халатности в том случае, если бы было решено положить конец паническим настроениям, а с другой стороны, он был настроен сохранить маску невозмутимости, если приведение крепости «в состояние готовности» действительно оказалось бы прелюдией серьезных событий.

Пробежав глазами записку Бельсенцы, я внимательнейшим образом, тщательно, как при переводе текста на другой язык, перечитал от начала и до конца инструкции Совета и в полном недоумении положил листки на стол. Мне казалось, что у меня на глазах, которым я отказывался верить, что-то пришло в движение — нечто похожее на покачивание скользящего в море корпуса судна. Какой-то взгляд у меня за спиной, взгляд, казавшийся мне упорно прикованным к земле, поднимался, устремлялся к горизонту, изменял всю мою перспективу. Предчувствие во мне, похожее на срывающийся с мачты торжественный возглас наблюдателя, уже кричало вместе с этим взглядом: «Земля!»— и придавало плоть и форму уже преследующему меня призраку.