Побережье Сирта

Я хранил молчание. Мне нечего было сказать — да старик и не ждал от меня никакого ответа, — уже на протяжении нескольких минут я чувствовал, что мое присутствие воспринимается им все менее отчетливо и что он говорит с самим собой, проявляя удивительное невнимание к моим словам и к моим жестам; казалось, что он говорит над смертным одром.

— …Город… — сказал он, и на лицо его упал холодный блик, похожий на отсвет далекого пожара. — Мне кажется, что я могу говорить о Городе. Он был для них чем-то вроде наследства, передаваемого в целости и сохранности тем, кто вправе на него претендовать, был неким уголком земли, за которым ухаживают и с которым расстаются; для меня же он был костром, дожидавшимся моего факела, — некоей вещью, которая ждала от меня, чтобы я придал ей смысл и предал ее огню. У меня, как мне кажется, были с ним более тесные отношения, чем у всех остальных.

Я, Альдо, все время издалека наблюдал за тобой. Я знал, что ты что-то замыслил и что достаточно будет всего лишь отпустить поводья. Я то и дело думал об этом предприятии — даже вовсе и не о предприятии, а так, о каком-то позволении, о простом согласии, — и через него лавиной устремлялось все потенциально возможное, все то, из-за чего, вздумай я вдруг воспрепятствовать этому мероприятию, мир стал бы беднее. Вздумай я ставить на его пути препоны, мир обеднел бы безвозвратно. А вне этого предприятия не было ничего, только мумифицированный покой этого призрака, только пустота, усиливающая непристойную зевоту да обостряющая слух, который возник лишь затем, чтобы внимать слабому привычному скрипению гроба. Это ужасно, когда человеку приходится быть дамбой, когда он вынужден одевать в броню вакуум и превращать свою волю в брошенный поперек потока камень. У меня было время набраться серьезности, и я успел избавиться от желания преуспеть, а тут речь шла лишь о том, чтобы поторопить приход… Мир, Альдо, цветет благодаря тем, кто поддается искушению. Мир оправдывает свое существование только тогда, когда его безопасность постоянно ставится под вопрос. Я хотел просто рассказать тебе, как все происходило, — продолжал он чуть-чуть более непринужденно по сравнению со всей остальной беседой, тон которой не выходил за рамки светского разговора, — и именно поэтому-то мы и встретились здесь сегодня.

— А теперь? — спросил я с неуверенной интонацией в голосе, скорее лишь для того, чтобы нарушить тяжелое молчание, потому что я не знал, как мне реагировать на это непринужденное и вежливое признание, сделанное стариком словно бы и не мне, а кому-то другому, за кого он ошибочно меня принимал на протяжении целого вечера.

— Теперь? — сказал Даниэло, с некоторым оттенком удивления поднимая брови. — Когда ты отправился в это свое… плавание, ты ведь, кажется, Альдо, не задумывался над тем, что стоит за твоей спиной. И никто здесь не задумывался. Есть нечто более настоятельное.

— Более настоятельное?

Глаза Даниэло сощурились, и лицо его обрело какое-то острое, почти болезненное выражение.

— Есть нечто более настоятельное, чем сохранение жизни, так ведь, Альдо, коль скоро Орсенна продолжает жить. Есть еще ее спасение. Не все же кончается на том пороге, на котором ты сконцентрировал все свое внимание.

Взгляд старика на миг задержался на красной печати лежавшего на столе пропуска. В его глазах не было ни ненависти, ни страха, а только какой-то очищенный от примесей отблеск созерцательности. В моем сознании вдруг возникла странная параллель: я вспомнил про то общество, которое в Маремме распоряжалось теперь всей информацией о Раджесе; вспомнились мне и слова Орландо про «дозированное» проникновение в Орсенну нового духа, точно вдруг перемычка какая-то образовалась — лицо того ночного гостя из Фаргестана — между этими двумя крепнущими в тени силами. Такое было ощущение, словно старый Даниэло вновь натянул нить того оставившего меня в недоумении разговора, который я не сумел поддержать из-за отсутствия ориентиров, а потом взял да и спрятал в глубине своих затуманенных зрачков его тайный смысл.

— Это не тот ли самый пакт, к которому вы апеллируете? — спросил я его, пораженный внезапно всплывшим в моей памяти словом. — Тот пакт, от которого вроде бы зависит судьба города?.. Следует ли понимать так, что вы уже решили за него его судьбу и выбрали самый худший вариант?

Старик пожал плечами.

— Выбирать… Решать… В моей ли это было власти? То, что город сейчас получил, дал себе он сам. А что касается пакта, то лишь он и мог вернуть городу его мощь. Нужно было только, чтобы он в нее поверил, и здесь уж повлиять на ход событий не мог абсолютно никто.

— Что же город получил?

— Он получил свою судьбу, — сказал Даниэло, отводя взгляд в сторону, как врач, сообщающий роковой диагноз. — Неужели же ты не видел Знаков? Разве ты не видел, — продолжил он с мечтательной иронией, — как здесь все чудесно омолодилось?

— Это невозможно, — страстно вскричал я. — Нет такой судьбы, которая отказывала бы в праве выжить.