Побережье Сирта

— Ну как, не передумала? — просвистел сквозь зубы Бельсенца.

Из-под вывернутого наизнанку белья доносились короткие всхлипывания, и мне стало ясно, что теперь она уже точно ничего не скажет. Худшее для нее было позади: этот недоуздок, как на приведенной на продажу скотине, этот торчащий из белья пышущий здоровьем зад, цветущая непристойность которого делала его похожим на глумливо искаженное утробным смехом лицо.

Зад покрылся красными полосами и однообразно вздрагивал от каждого удара ремня. В комнате воцарилось тоскливое смущение: наказывали явно не того, кого нужно было; казалось, что хлещут покойницу.

— Довольно! — сказал Бельсенца, смутно почувствовавший, что сцена мне не нравится. — Уходи и больше не попадайся.

Стоя с раскрасневшимся лицом, она теперь разглаживала короткими движениями юбку, на скорую руку поправляла волосы и всем своим видом, по-детски, с вызовом старалась выразить безразличие, которое, однако, отрицали ее глаза, горящие, сухие, перескакивающие с предмета на предмет, словно им тоже было нестерпимо больно, словно вся комната вдруг раскалилась докрасна.

— Ладно, забудем, ничего страшного! — сказал вдруг неприлично-сердечным тоном Бельсенца, дотрагиваясь до ее плеча. — Постарайся теперь видеть будущее в более розовом цвете, а не то тебе придется раскаиваться.

Но тут он ощутил на себе взгляд ее жгучих черных глаз, взгляд сквозь слезы, осветившийся вдруг победным блеском.

— Вы боитесь!.. Боитесь!.. Боитесь!.. Вы бьете меня, потому что боитесь.

Бельсенца вытолкнул ее наружу, и она убежала, но пока не стих совсем стук ее босых ног по каменным плитам, в интервалах между раскатами ее чересчур нервного хохота доносился дрожащий в воздухе, как оса, пронзительный, яростный крик: «Боитесь! Боитесь! Боитесь!» Под его напором окна бесшумно, словно ракушки от солнечных лучей, приоткрывались, вбирая в себя крик за криком, и от этих криков, гулко несущихся по молчаливому кварталу бедняков, нам становилось очень неуютно.

Отмечались и некоторые более тревожные симптомы. Хотя сезон дождей был уже совсем не за горами, небольшая колония «иностранцев» Маремму покидать не торопилась, и было ясно, что многие из них вслед за Ванессой предпринимают необходимые меры для того, чтобы провести зиму в своих столь лишенных комфорта, столь обветшалых, столь открытых всем ветрам дворцах. Как ни мал был этот неожиданный прирост населения, он сильно подрывал основы скудного снабжения области и предвещал дальнейшие осложнения, что доставляло Бельсенце немало забот и окрашивало в еще более мрачные тона его мысли относительно причин, побудивших всех этих праздных скитальцев зазимовать в городе. Шпионам его удавалось узнать об их занятиях и дальнейших планах немного; слишком уж деликатная это была задача: вникать в суть перемещений людей, чьи имена в Орсенне звучали гордо и чье влияние в Синьории не вызывало сомнений. К тому же у них было достаточно возможностей встречаться, не навлекая на себя подозрений, на балах, среди которых выделялись своим вызывающим блеском вечера во дворце Альдобранди, и перед этой загадкой, не без удовольствия выставляющей себя напоказ и как бы глумящейся над ним, Бельсенца останавливался в нерешительности.

— Поймите меня правильно, — сказал он мне однажды, когда речь зашла об одном из таких вечеров; он прищурился, как всегда это делал в моменты замешательства, и взгляд его скупо, словно монета, скользил сквозь узкую щелку век, — вчера там были граф Ферцоне, жена сенатора Монти и секретарь Совета Президентов. Если за всем этим таится заговор, то это означает, что Орсенна устраивает заговор против самой себя. И я начинаю задумываться, на кого же все-таки работает полиция. Кто может поручиться за то, что мои донесения не попадут в первую очередь именно к этим людям?

Его притаившийся в засаде взгляд настойчиво старался встретиться с моими глазами. Я знал, что мое близкое знакомство с Ванессой воздвигает между нами что-то вроде барьера; и можно было подумать, что во взгляде этих лукавых глаз содержалась наметка потенциального союза, что через меня передавалось предложение о перемирии. В его широких плечах чувствовались усталость и удрученность.

— …Что меня беспокоит, — продолжал он, — так это безмолвие Орсенны. К тому же от того, что мы здесь делаем, собственно, нет никакого проку. Невелико удовольствие — хлестать девчонок. Да и к тому же, — он сокрушенно махнул рукой и посмотрел на окно, — может быть, то, что они говорят, правда. Что все это плохо кончится…

В комнате воцарилась тишина; слышны были только чьи-то шаркающие вдоль канала шаги, рассеивающиеся в послеобеденном дремотном забытьи. У меня вдруг появилось такое ощущение, что я медленно погружаюсь в зыбучий песок, и я машинально сделал шаг к двери. Бельсенца слегка вздрогнул, как внезапно проснувшийся человек, и сказал: