Побеждая — оглянись

Там многих людей склонил к своей вере епископ, и многих обучил грамоте, и на путь истинный наставил заблудшие души, прозябающие в язычестве. Так ученики его переписывали многие тексты и шли в народ, несли народу Слово Всевышнего.

Семь лет прожил Ульфила среди везеготов, семь лет терпел арианство гордый Атанарих-кёнинг. Но озлобился кёнинг на епископа и последователей его и, не желая терпеть более, подверг ариан гонению. В этом преследовании опять пролилась кровь. Кровь готов. Кричали везеготы: «Слава Водану!» и избивали готов-ариан, Ульфилову верную паству. И удивлялись ариане, почему Бог Отец допускает это ужасное избиение. Спрашивали о том своего епископа. Отвечал им Ульфила:

— Твёрдость веры вашей испытывает!

От этих слов ещё более утвердившись в вере, жгли и громили ариане язычников, вырубали священные рощи. Тогда изгнал Атанарих-кёнинг Ульфилу с паствой.

И обратился епископ к императору со словами:

— Что делать нам? Куда идти гонимым Атанарихом?

И поселил император Ульфилу-епископа близ Никополя у подножия Балкан, что в Нижней Мезии. Последователи Ульфилы поселились там же. Малыми готами прозванные, в числе своём велики были.

САГА О РАНДВЕРЕ И СВАНХИЛЬД

молкла свита кёнинга при виде Рандвера-сына, о коем уже почти забыли. Только трое о сватовстве его ещё помнили: Гуннимунд-сын, советник Бикки и Вадамерка-дева, племянница Германариха.

Но увидя возле Рандвера Сванхильд, совсем отрезвела свита кёнинга. Кто способен был в изумлении слово сказать, то слово молвили:

— Какова краса!.. Таковы девы ансов были! Гляньте, дочь Сигурда краше Вадамерки! Знал Бикки, куда заслать сватовство.

Продирали пьяные глаза:

— Что Вадамерка, братья! Дева распутная, какая никогда не найдёт себе мужа...

Злословили о племяннице кёнинга:

— Рядом с девой Сванхильд она — комок сырой глины, недолепленный человечек из рода Амалов она...

Бикки покосился на Вадамерку, готскую деву. Подобрели глаза у советника, когда увидел он, как обезобразилось злобой лицо красавицы. Улыбнулся своим мыслям Бикки, когда увидел, что отстранился от Вадамерки могучий кёнинг. А кёнинг, не покидая пиршественного ложа, откинулся на локти и так осмотрел Сванхильд, что показалось деве, будто раздел её Германарих своим взглядом.

Везегот Генерих шепнул Гиттофу:

— Вадамерке и впрямь далеко до Сванхильд. Смотри, позеленела Вадамерка, стала как плесень... Ах, все красавицы на одно лицо. И чем краше они, тем неприглядней в злобе... Но Сванхильд выше всех их стоит. И бессильна теперь Вадамерка.

Германарих, довольный, сказал Рандверу:

— Вижу, славно исполнил ты веление моё. И жену мне привёз, и приданое доставил в целости.

— Я уже посчитал, — сказал Гуннимунд, отходя от окна. — Её приданым семь коней нагружены. У привязи стоят... Садись же, брат, повеселись с нами!

Продолжал кёнинг:

— Новый пир начинаю, не закончив старого. И все готы пусть в вайхсах моих веселятся и во всех марках[85] пусть пьют вино. А Сванхильд уведите до ночи. Я узнаю сегодня, как честь её сберегли росомоны и мой Рандвер-сын.

И Генериху с Гиттофом сказал Германарих:

— Вам же кольца дарю. За отвагу и преданность не жалею золота... Бикки! Дан!

По полной пригоршне колец насыпал им Бикки. И Рандверу решил насыпать, но остановил советника кёнинг:

— Рандверу я Ульфилу добуду, как обещал. Презренного арианина-раба к ногам сына брошу.

— Что загрустил, брат? — крикнул Гуннимунд. — Садись с нами. Да ухо держи востро!.. Если жить не хочешь, возле Вадамерки садись. Не простит тебе сестра удачного сватовства.

Тут приметил Бикки, что равнодушен Рандвер к обещанию кёнинга, будто не влекут его более высокомысленные труды Ульфилы и судьба знаменитого епископа не заботит... Вадамерка больно щипала Рандверу плечо. И видел советник, что не замечает боли сын Германариха. Быстро тут сообразил Бикки: в мысли о Сванхильд погружен, мечтой о Сванхильд увлекаем, чувством к ней переполнен Рандвер-сын.

А Вадамерка уж острую заколку вытащила из волос, и колола ею, и жалила Рандверу бедро. Тогда схватил её за руку Рандвер и так сжал, что побелели у девы тонкие пальцы и оттиск чеканной заколки обозначился на них. Прикусила губу Вадамерка, но не вскрикнула от боли, ещё большую злобу на обидчика затаила. За то, змея, затаила, что не сгинул Рандвер в дальних землях с везеготом и вризиликом, за то, что, не сгинув но пути, у росомонов навсегда не остался, за то, что красу-соперницу, жену молодую, беленькую и нежную, как пена морская, готскому кёнингу привёз.

И новую утеху себе лелеял хитроумный советник Бикки, сети тонкие, искусные сплетал, громкие речи предвидел, ожидал приближения нескучных дней. Он для каждого из сидящих здесь наметил место, на всех поступки разделил, кому-то мысленно прочил злато, кому-то — плаху, кому возвышение, кому изгнание... Но, судьбами людей играя, лишь одного определить не мог — деяний Гиттофа.