Побеждая — оглянись

Кричали, ступая по пиршественному ковру, на котором только что, подобно ромеям, вкушали пищу лежа. Кричали, бурлящей толпой истекали из зала. Кричали, надсаживая глотки, и могучего кёнинга несли на плечах.

И вместе со свитой кричал Амал Германарих:

— К везеготам Атанариха пойдём. Везеготов на словен поднимем. А не поднимутся дальние готы, их самих побьём, раздробим трусливым кости, разорвём презренным щёки... Мы — сила!

— Водан с нами! — отвечали готы, твердили это, как молитву.

Размахивая мечом, призывал кёнинг:

— Осадим, побратимы, Никополь! Располовиним Малых готов! Убьём Ульфилу-арианина! Нет!.. Рандверу подарим раба-каппадокийца!

— Слава Водану! — выкрикивали вразнобой малые кёнинги.

— Факелов! Факелов в стога!.. — придумал кто-то, и поддержали его. — Взметнём костры у Каменных Палат. Фрамеи! Раба в огонь, пускай попляшет, нас — великих — повеселит...

И пили кёнинги молодое вино. Вся свита вместе с ними. Иных из свиты послали но вайхсам войско собирать.

Рабы-полоняники тащили новые сёдла освящать под ликом Водана. Старые же, залатанные, сжигали в горящих стогах.

— Удачен ли поход обещаешь? — подступились к Германариху готы.

— Проверим! — ответил кёнинг. — Ромея сюда!

Приволокли связанного смуглого ромея. В ночи, в отблесках костров разглядели его курчавую голову, расширенные в страхе глаза с крупными белками, сломанный распухший нос и кровоточащие губы. Ромей просил о милосердии, что-то твердил о Христе. Но не желали понять готы его исковерканных слов.

— Панайотис! Панайотис!.. — называл себя ромей и добавлял по-готски: — Выкуп! Будет выкуп!..

— В землю! — приказал Амал Германарих.

«Ромей забыл о мужестве. Да знал ли мужество вообще? Он плачется, он рвётся, выкупы сулит. Он, верно, богатый ромей. Много наторговал... В землю! По самые ключицы... Он хочет жить. Богатства копил — не жил до сих пор... Проверим, удачен ли поход нам предстоит. Снесут ромею голову одним ударом — удачен; не снесут — отложим выступление... Панайотис богатый ромей! Щедрые выкупы сулит...»

— Гуннимунд! — избрали жреца кёнинги из свиты.

Встал сын Гуннимунд перед головой, торчащей из земли, ноги расставил для большей твёрдости, мечом примерился для верности удара. И, глядя в искажённое лицо ромея, взмахнул клинком по-над самой землёй.

— Удачен! Удачен поход! — восторжествовали кёнинги.

Однажды подстерёг Рандвер на берегу Данпа деву Сванхильд, затаился в ветвях плакучих ив. Гарма к себе прижал, чтоб не выскочил пёс, чтоб не выдал. И в восхищении смотрел Рандвер, как нежная Сванхильд, скинув одежды, входила в осенние серые волны, не боясь холода. И рук не одёргивала дева фиордов от пенистых гребней, к холодному ветру привычна была, не дрожала. Как белая хрупкая льдинка, плыла среди волн Сванхильд. То скрывалась под водой, то появлялась вновь; доставала со дна камешки.

Тогда осмотрелся Рандвер но сторонам и, никого не увидя вокруг, вышел из своего укрытия, сел на песок возле платья девы. Гарм же с весёлым лаем кинулся рыскать по прибрежным кустарникам.

А Сванхильд услышала Гарма, увидела Рандвера, поджидающего на берегу, и спряталась в волны.

— Уходи, прошу!.. — сказала.

В ответ только покачал головой Рандвер, не поднялся с песка.

Молвила смущённая Сванхильд:

— Я прошу, не смотри. Дай одеться!

И опять не ответил Рандвер, сын кёнинга, только молча, не умея скрыть любовного чувства, смотрел на деву.

— Кинь одежду.

— Ты потом замёрзнешь в мокрой одежде. Выходи. Холодна вода.

Сванхильд оглядела безлюдные берега и заплакала.

Тогда Рандвер вошёл в воды Данпа, не чувствуя холода. Нежную деву фиордов он взял за плечи, отвёл от лица её мокрые волосы.

— Увидят нас, — тихо сказала Сванхильд.

— Не увидят — над каждой тропой мой Гарм сейчас хозяин. Никого не подпустит... А увидят, так что? Либо враг, либо друг новый будет.

— Я ведь мачеха тебе по законам рода.

Улыбнулся Рандвер, видя, как задрожала Сванхильд, коснулся ладонями её лица, ответил:

— То лучший повод нам с тобой быть вместе. Взрослый сын отца измучился без ласки материнской. И потому от мачехи он ждёт любви и ласк, каких лишён был в детстве. Ты знаешь! Посмотри в глаза, Сванхильд. Скажи... Ты мёрзнешь?

— Мне холодно.

Тогда вынес Рандвер Сванхильд из воды. Встали рядом на песке, нагретом солнцем. Прижалась к Рандверу нежная дева фиордов и, видя, как, с какой любовью смотрит он на неё, сняла последнее, что было у неё на теле, — золотое запястье.

«Сванхильд! Сванхильд!»

С низовьев повеял добрый южный ветер. Холодный северный от того ослаб и больше не бил в спину Рандверу. Друг, пришедший с берегов Евксинского Понта, обогрел-обсушил Сванхильд, смел жёлтые песчинки с её белых плеч, распушил золотые волосы.

Чего-то подглядел? О чём-то недозволенном услышал? Пусть ему! Разве не всё дозволено ветру? Разве расскажет кому?