Побежденный. Рассказы

— Не знаю, сможете ли вы понять, — негромко, чуть ли не задушевно заговорил он. — Мне всегда хотелось иметь детей, но у нас их не было, а ничто не внушает большего почтения к жизни, чем желание дать жизнь и невозможность осуществить его. На свете есть задачи, которые необходимо выполнять, и есть талантливые руководители, которым необходимо повиноваться. Солдатом я был хорошим. Не знаю, наблюдали вы когда-нибудь за игрой в теннис. Иной раз мяч замирает на сетке, и непонятно, на какую сторону он упадет. Некоторые солдаты оказываются в таком же положении, я был одним из них. Они либо становятся выдающимися военачальниками, либо ведут себя как выдающиеся военачальники, не имея соответствующего чина, за что их изгоняют из армии. Именно это и случилось со мной. Я обладал военным талантом — возможно, меня провозгласили бы военным гением, окажись я терпеливей, — но, признаться, почти забыл о своем таланте, когда перестал быть фронтовиком, и начал много думать о солдатах, когда лишился возможности находиться среди них. Этот переворот во мне произошел из-за того отступления, проклятого, бессмысленного отступления из деревни. Мы потеряли четыреста двадцать четыре человека убитыми. Эти люди падали на моих глазах, словно мухи. Возвращаясь к нашим позициям, я надеялся получить пулю в спину. Я заслуживал смерти за то, что трусливо повиновался идиотскому приказу Крауди вместо того, чтобы переждать в деревне, пока кто-то с крупицей здравого смысла в башке и достаточно высоким чином осознает значение нашей победы. И знаете, когда мы оказались снова на своих позициях, у меня возникло жгучее желание уйти из армии. Те четыреста двадцать четыре не просто четыреста двадцать четыре попусту загубленных живых существа, четыреста двадцать четыре фамилии в списках, это четыреста двадцать четыре образования, четыреста двадцать четыре разума, четыреста двадцать четыре мира чувств, четыреста двадцать четыре характера, четыреста двадцать четыре образа мыслей и горе восьмисот сорока родителей. Погибли они только потому, что Крауди разозлился на меня, другой причины не было.

— Разве это не оправдывает моего намерения? — с жаром спросил Отфорд. — Поведение Гриббелла было совершенно гнусным, а вам пришлось взять на себя вину за преступление, совершенное тем, кто присвоил себе всю честь последующей победы!

— Вы считаете, об этом нужно написать? — спокойно спросил Олбен. — Я не согласен с вами, потому что, честно говоря, не принимаю этого близко к сердцу. И не могу позволить вам разбудить горе, дремлющее в сердцах родителей этих ребят, дав им понять, что ребята могли бы остаться в живых. Лучше приму вину на себя. И знаете, почему? У меня плечи достаточно широкие, чтобы вынести это бремя; у Крауди нет. Для меня эта тема закрыта; для него нет. Он до конца жизни будет стараться оправдать свой поступок, боясь, как бы его не уличили во лжи. А у меня есть мои растения, Отфорд, и душа моя спокойна. Радостно видеть, как они растут, как ростки появляются из земли, тянутся к свету, дышат. Это компромисс, но приятный, восхитительный. Мне надоели смерть, грязь, слезы и приводящие к ним решения. Я счастлив. Крауди нет. Он сидит в том унылом клубе и размышляет, чего ему ждать. Вынести этого он не сможет. Я смогу. Совесть у меня отягощена меньше.

— Вы хотите, чтобы я все это забыл, — неторопливо произнес Отфорд.

— Да. Хочу, чтобы пообещали забыть.

— Генерал Шванц написал книгу.

— Кто станет ее читать? Да собственно говоря, и книгу Крауди? И кто прочтет ваши статьи? Только друзья, враги, несколько студентов. Мы с вами не так уж значительны по меркам истории. Забудете?

— Ну…

Отфорду очень не хотелось связывать себя обещанием, хотя его глубоко взволновало спокойствие духа Олбена.

— Сообщу вам о Крауди еще кое-что, — сказал полковник. — В прошлом году у него умерла жена, единственный сын погиб во Франции за несколько дней до конца войны. На глубокую любовь он неспособен, поэтому сейчас ощущает только какую-то пустоту, думает, что судьба нечестно с ним обошлась. По глупости озлобился на весь мир. На такого жалкого, пустого человека нельзя долго сердиться.

И подлил себе виски в третий раз.

— Я читал ваши статьи, — сказал он. — Пишете вы хорошо, стиль у вас живой, колкий. Вы намного моложе меня и когда-нибудь вдруг поймете, что в каждом человеке есть нечто, чего сразу не разглядишь. Добавите в то, что пишете, чуточку сочувствия, и пойдете в рост, как эта зелень. Дети у вас есть?

— Нет, — угрюмо ответил Отфорд.

— Вы… не лишены возможности обзавестись ими?

— Нет. Просто как-то не собрались.

— Господи! — воскликнул Олбен. — Вы даже не знаете, чего лишили себя!

— А вы?