Побеждённые (Часть 2)

- Не представляю себе теперь моей жизни! - уныло сказала Марина, намазывая хлеб.

- Не отчаивайся, дорогая! Первые дни всегда кажется, что нет выхода и неизбежна катастрофа, а потом понемногу силы откуда-то берутся, и снова цепляешься за жизнь. Неужели не сумеешь себя прокормить? Фамилия теперь тебе не помешает: это на наших дворянских именах проклятие, а ты уже не Драгомирова, а Рабинович, поступишь опять в регистратуру или в канцелярию... Кроме того, у тебя вещей много, можно "загнать" часы или чернобурку.

- Я боюсь, что многие вещи мне не отдадут.

- Кто не отдаст? Как так?!

- Его сестры. Если бы ты знала, что за особы эти жидовочки, особенно младшая, Сара. Пока Моисей Гершелевич был жив, обе перед ним на задних лапках танцевали. Да и как не танцевать? На курорт всегда за его счет ездили, ребенок у старшей за счет Моисея Гершелевича в пионерлагерь отправлялся и английскому языку учился - все почему-то Моисей обязан был им устраивать! Воображаю, как обе злились, когда видели, сколько его денег уходит на мои наряды! Однако волей-неволей молчали; ну а в последнее время обнаглели до такой степени, что я при одной мысли о встрече с ними домой возвращаться не хочу.

- С тобой живет, кажется, только младшая?

- Вот в младшей-то и все зло! Сарочка просто фурия: старая дева, безобразная, рыжая, в веснушках, завидует моей наружности и туалетам, сама одеваться не умеет: в вещах видит только деньги, а вкуса никакого. "Этот мех - валюта! Эти перчатки, по крайней мере, сторублевые!" - только, бывало, от нее и слышу!

- Пусть говорит что хочет, но ведь не воровка же она, чтобы присвоить твою собственность! То, что дарил тебе муж, - твое неоспоримо.

- Воровка не воровка, а интересы мои ущемить сумеет. Ты не представляешь себе ее наглости! На днях в моем присутствии говорит с сестрой по телефону и заявляет ей: "Моя русь присмирела, морду держит вниз". Это обо мне!

- Что?! - воскликнула Нина и ударила по столу. - И ты не дала ей по физиономии? Ты стерпела?

- Ты знаешь - я трусиха, и потом... у постели умирающего!..

- Но какая, однако, наглость!

- Вот теперь видишь, а мне с ней жить придется! Пока Моисей был жив, она не смела подкусывать, ну а теперь вознаградит себя за все годы.

- Тебе надо изолироваться от нее, хозяйничай отдельно, а дверь в ее комнату заколоти.

- Нина, какую дверь, в какую комнату? Она требует себе ту большую, в которой жили мы с Моисеем, а меня предполагает выселить в соседнюю, в проходную. Я тебе говорю: она мне житья не даст.

- Постой, постой: почему? На каком основании? И разве большая комната не имеет отдельного выхода?

- Не имеет, а права на эту комнату у Сарочки есть. Тут все напортила практичность еврейская: когда два года тому назад Сарочка эта свалилась к нам на голову из своего Берди-чева, Моисей оформил большую комнату на ее имя, так как ставка ее была ниже и выходило выгодней с оплатой, ну а платил, конечно, сам, - и жили мы себе спокойно в большой комнате; ну а теперь она кричит на меня: "Пусть переезжает в проходную, большая комната принадлежит по закону мне!" Придется ютиться кое-как, а Сара будет ходить мимо в любую минуту.

- Да что ты! Печально. Пожалуй, и в самом деле ничего нельзя сделать.

- Конечно, ничего. А как она меня третировала в последние дни жизни Моисея! Она заметила, что я с больным теряюсь и не умею... Проходит, бывало, мимо и бросает мне: "Загляни хоть на минутку к супругу, верная жена!"

- Тебе, Марина, не надо было уступать ей свои обязанности: теперь у них негодование против тебя отчасти справедливое, ты им сама против себя оружие в руки дала.