Поближе к машинисту

В левое окно учительница видит проплывающую мимо опору вокзального навеса, затем пейзаж из черепичных крыш и светлых домов-башен, который вскоре затуманивается и исчезает совсем.

Другие пассажиры возмущаются ценой чая. Учительница говорит:

– Но, по крайней мере, они нас предупредили. А что такое двадцать три получаса? Явный симптом старческого слабоумия у пенсионерки, но вот никак не могу освоиться с этим новым обозначением времени.

– Одиннадцать тридцать, по-моему, – отвечает домохозяйка неуверенно.

– Утра?

– По-моему, да.

– Не будь дурочкой, Мириам, – резко вмешивается старик. – Двадцать три получаса – это двадцать три с половиной минус двенадцать, то есть одиннадцать с половиной, и получаем одиннадцать тридцать вечера.

– Нет, нет, нет! – возбужденно кричит ребенок. – Наш учитель говорит, что из-за компьютеров теперь нельзя делить сутки пополам. Компьютеры не умеют считать по полсуток, поэтому двадцать три получаса – это двадцать три и еще полчаса.

– Патси! – негромко, но грозно произносит старик. – Если ты скажешь хоть слово в ближайшие десять минут, я тебе вышибу ровно половину зубов. Учительница огорченно вздыхает. Помолчав, она говорит:

– А как бы хорошо, если бы нам оставили наш полдень и по двенадцати часов до и после него. Но даже вокзальные часы теперь другие. Вместо круглого циферблата, где по краю видны все часы и минуты – и прошлое, и будущее, – мы получили квадратное табло, на котором нет ничего, кроме текущей минуты. Ноль восемь часов двадцать минут, потом хлоп – ноль восемь часов двадцать одна минута. Меня словно зажимают в тиски. Зажимают и в то же время пихают вперед. И я уверена, что компьютеры можно научить считать по двенадцати. Некоторые из них, я слышала, очень даже смышленые. Нет, ненавижу этот легонький щелчок, когда минута превращается в следующую.

– И я ненавижу, мой друг, – шепчет миссис Друг.

– Я тоже, мой друг. Помолчи, будь добра, – отзывается муж.

– Время и деньги! – говорит учительница, вновь вздыхая. – Столько всего исчезло разом: маленькие фартинги с птичками, толстые коричневые трехпенсовики, серебряные шестипенсовики, старые полупенсовики. Ты знаешь, Патси, что полупенсовики раньше были диаметром в целый дюйм, как нынешние двухпенсо-вики?

– А что такое дюйм? – спрашивает ребенок.

–Два целых запятая пять три девять восемь сантиметра. А старые пенсы были прелестными увесистыми медяками по двести сорок штук на фунт, мы таких больше не увидим, там была изображена сама Британия в просторе морском, да еще маленький военный корабль и Эддистонский маяк. А знаешь, ведь эта Британия действительно жила на свете. Это мало кому известно. Ее скопировали с… ну, с подружки «веселого монарха», только не Нелл Гвин («Веселый монарх» – прозвище британского короля Карла II; Нелл Гвин – его фаворитка.). Очень много нашей истории умещалось на старых пенсах! Они сами были историей! Даже в шестидесятые еще встречались монеты с молодой королевой Викторией, а уж старая королева попадалась так часто, что на нее и внимания не обращали. Ты только подумай! Каждый раз, расплачиваясь за покупки, мы брали в руки монеты, которые, может быть, бренчали в карманах у Чарльза Диккенса, доктора-отравителя Причарда (Эдвард Уильям Причард– врач из Глазго, осужденный в 1865 г. за убийство жены и тещи) и Изамбарда Кингдома Брюнеля (английский инженер, проектировщик мостов и железных дорог).