Побочный эффект

Неспешно приготовила чашки, поставила на поднос сахарницу, печенье, и понесла в комнату.

Хм, свекровь-алкоголичка. Надо же. А с виду и не скажешь. Алкоголизм может передаваться с генами. Придется вести трезвый образ жизни — чтоб Вадиму было меньше соблазнов.

Алкоголичка… Нет, кажется, не в этом была соль скандала. С пьянством тесно связано, но другое. Помнится, в школе только об этом и говорили. Пьянство бы их так не взбудоражило. Что больше всего могло взволновать неокрепшие души подростков? Секс.

Уже входя в комнату, она вспомнила. Секс, вот что. Групповые оргии. Как она могла забыть такое?

Вадим сидел в кресле, боком к кухне. Глаза сладострастно прикрыты, на лице явственно читалось блаженство. Между его ног на коленях стояла Паулина.

Поднос накренился, чашки вместе с сахарницей и печеньем полетели вниз. Сыпалось все это ассорти так долго и с таким шумом, как бывает только в кино при замедленных съемках.

Услышав грохот, Вадим открыл глаза. Скривился, как от боли:

— Уйди! Уйди отсюда, прошу тебя…

***

Ирина замолчала, вновь переживая кошмар.

Земля в иллюминаторе неумолимо приближалась. Вот уже завиднелась посадочная полоса.

— Он мне все рассказал. Я не хотела слушать — было противно. Но он никак не уходил. Терзал на коленях чемодан с вещами, и никак не хотел замолчать. Меня тошнило от подробностей, а он все говорил и говорил. Мне кажется, он рад был возможности наконец-то рассказать кому-то об этом. Объяснял, как он любит мать. И в сыновнем, и в мужском смысле. Оправдывал ее, говорил, что она даже не догадывается ни о чем. Доказывал, что его мать — святая, но страдает алкогольной амнезией. Не ее, мол, вина, что она такая.

— Не знаю, бывает ли такое на самом деле, — продолжала она, торопясь успеть до того, как лайнер коснется земли. — Но даже если это правда, даже если мать ничего не знает, это ведь не оправдывает его. Он же самым подлым образом насилует собственную мать! Это, наверное, еще хуже, чем если бы она все это знала. Представляете, что стало бы с Паулиной, узнай она правду? Мало того, что муж измывался над ней столько лет, так еще и сын пользуется ее болезнью. А это болезнь — я видела, во что она превратилась после первого же глотка шампанского.

На мгновение замолчала, переводя дух.

— Или это ей кара за ее дурость, за то, что втянула ребенка в ужасные игры, оправдывая их заботой о красоте? Неужели не догадывалась, какие чувства разрывали его, когда она терлась о него голой грудью?! Вы только представьте — мать заставляет сына мыть себя, совершенно обнаженную. Сметана — не одежда! Голыми руками ребенок елозил по ее голой груди, по ее голому заду! Чего она ждала от такого воспитания?

От негодования Ирина хватала воздух раскрытым ртом, не находя подходящих слов. Заметив, что кустики по бокам посадочной полосы превратились в настоящие деревья, спохватилась:

— И все же мне ее безумно жалко. Такого не заслуживает никто. Парадокс — сын на полном серьезе называет это любовью! В высоком моральном смысле. Мораль! Насиловать несколько лет фактически бессознательную мать и кричать о морали, о высокой сыновней любви.

— Вы не рассказали ей о том, что произошло? — поинтересовалась попутчица.

— Как я могла? Как рассказать такое? Прийти к ней в дом, и заявить, что сынок имеет ее во всех позах, прикрываясь любовью? Даже если бы она поверила — это убило бы ее. Я не испытываю к ней ни малейших теплых чувств, но быть вестником, приносящим жуткие вести, хочу. Не могу. Вот скажите — вы бы сказали?

— Не знаю… С одной стороны, надо сказать: нужно же прекратить этот кошмар. С другой — я очень хорошо вас понимаю. Действительно, как ей такое скажешь?

Лайнер тяжело коснулся земли, подпрыгнул пару раз и уверенно покатился по бетонке, едва ощутимо подскакивая на стыках плит. Ирина вздохнула:

— Вы уж простите, что вылила на вас столько грязи. Мне ведь, как оказалось, даже не с кем поделиться своей болью. Ни друзей, ни родных. Да и разве такое близким расскажешь? Чревато осложнениями: могут и напомнить некстати. Впрочем, напоминать некому — одна я осталась, никто не знает этой грязи. Разве только вы. Но вы меня не знаете, я вас тоже не знаю.

Выдохнула решительно:

— Да и недолго мне осталось. Я же не просто так лечу. Я все для себя решила. Хочу увидеть любимых в последний раз. Они сейчас наверняка в Ялте. Как обычно, всей семьей. Но вместо меня теперь другая. Я не буду им мешать, только посмотрю напоследок. А потом, когда они уедут, я останусь. Вернее, уйду. Навсегда…

— Ну зачем же так сразу 'навсегда', - вскинулась попутчица. — Еще не все потеряно. Расскажите эту историю Сергею. Если он вас любит — все поймет и простит.

Ира усмехнулась:

— Правильнее в прошедшем времени: любил. Он меня действительно любил. Но я все испортила. И Лариска по большому счету не при чем — я сама виновата. В конце концов, она меня всего-навсего провоцировала, а принимала решения и совершала отвратительные поступки я сама.