Побочный эффект

– Да нет, не шампанское. Я, я сама виновата, только ведь ничего не было! Выслушай меня – ничего не было, ничего! И быть не могло, ведь он совсем мальчишка! А я не Пугачева, меня дети не интересуют! Он меня даже не поцеловал, он только набросил на меня пиджак, и все! Пиджак, понимаешь? Или пиджак – это уже измена?

В глазах Сергея засветилась надежда. Совсем слабенько, едва заметным огоньком, но это была надежда, надежда на спасение от предательства. Может, и правда – один только пиджак, и все? А Лариска, известная своею подлостью, выхватив мгновенье из вечности, выдает за измену один несчастный пиджак?

Но Ларочка знала, что, не будь ее рядом, вся афера может лопнуть, а потому стояла у самой двери, подслушивая каждое слово сквозь неплотно прикрытую дверь. И тут же встряла в разговор супругов, лишь только почувствовала, что Сергей готов поверить жене:

– Пиджак, говоришь? Честная, говоришь? А что ж ты, такая честная, без мужа по застольям шляешься?

Ирина гневно глянула на мерзавку и рявкнула:

– Вон отсюда, дрянь!

Ларочка проигнорировала ее слова. Зато с радостью ухватилась за недоуменную реплику Сергея:

– Так это же корпоратив, там же собираются только сотрудники, ты же сама знаешь…

– В самом деле? – картинно вздернула бесцветные бровки Ларочка. – Это она тебе сказала, верная супружница? А мне, например, другое известно: у нас уже три года вечеринки открытые, народ, в основном, парами приходит. Если, конечно, не имеют особых причин скрывать своих мужей от общества. Или наоборот… Вот некоторые, видимо, имея большие планы на этот вечер, скрыли от законных супругов, что приглашение было выписано на семью, а не на одну только жену. Не веришь – спроси у кого угодно, хоть у самого Буськова! Любой подтвердит, что Новый год у нас в тресте праздник семейный. По крайней мере, последние три года.

Сергей, еще надеясь, что Лариска все придумала, подтасовала факты, с надеждой посмотрел на супругу: ну скажи, скажи, что она лжет, ведь это не может быть правдой, скажи! Но, вместо того, чтобы опровергнуть Ларискины обвинения, Ирина лишь виновато отвела глаза в сторону, не в силах встретиться с мужем взглядом. Именно в эту минуту мир для обоих рухнул навеки.

* * *

– Как, ну как, скажите на милость, я могла ему сказать, что все почти двадцать лет совместной жизни стеснялась его профессии? Господи, каким смешным это выглядит теперь. Какая же я была дура! Профессия?! Руки с въевшимся под ногти машинным маслом?! Отсутствие высшего образования?! И я ведь знала, всегда знала, каждую нашу минуточку, что это мелочи, абсолютные, ничего не значащие пустяки! Главное – что я люблю только его, а он любит только меня, понимаете? Только меня! Вернее, любил…

Ирина вновь замолчала. Однако потребность высказать наболевшее давила изнутри, слова сами выплескивались наружу:

– А хуже всего то, я даже и сейчас не смогла бы ему признаться в том, что стеснялась его рук. Не смогла бы обидеть его, унизить своим стеснением. Мне легче было оставить все, как есть: измена – это больно, но не так унизительно, как если жена стесняется своего мужа. Понимаете? Я слишком сильно его люблю… Боялась унизить правдой, а из-за этого он за правду принял ложь…

* * *

Николай терпел. Он долго терпел, как эта дрянь издевалась над ним. Мстила ему за его благородство. Он спас ее от позора, женился на падшей женщине, терпел в доме байстрюка, зачатого от одного из многочисленных кобелей, увивавшихся за дармовой сукой. И за это она, подлая, мстила ему изо дня в день. Вернее, из ночи в ночь.

Дни Николай проводил в мечтах, в воспоминаниях о той жуткой, но такой сладкой оргии. Сторонний наблюдатель видел лишь хорошего офицера, заботливо воспитывающего желторотых мальчишек, впервые надевших шинели и болтавшихся в них, как карандаши в стаканах; непрестанно несущего службу, отдававшего свой офицерский долг Родине и готового в любой момент защитить собственной грудью отчизну от возможного неприятеля. И только сам Николай знал, что творилось у него в душе за наносной серьезностью и положительностью. Его тело денно и нощно требовало любви, но не той, пресной и холодной, по-рыбьи бесчувственной, которой каждую ночь вынужденно одаривала его супруга. Нет, он всею душою, всем телом, каждой волосинкой жаждал той распутной любви, которую познал единственный раз в жизни, устыдившись свидетелей своей необузданности.

Он опустился до того, что просил (!) о такой любви свою законную шлюху! Он, офицер, унизился до того, что просил одолжения у шлюхи. Молил чуть не на коленях! И что? Она, прочувствовав всю ответственность момента, дала ему желаемое? Как же, дала! Дрянь такая. Она-то дала, да не то, чего так хотел, так жаждал Николай. Она в очередной раз «одарила» законного супруга отвратительным ледяным сексом, когда каждая клеточка ее тела буквально кричала ему, как он, Николай, противен ей со своими притязаниями.