Побочный эффект

– Не понял, – Лёшкины глаза полезли на лоб от удивления. Понять-то понял, да поверить в такое было трудно: красавица-Ирка и вдруг такое! – Что, ссытся, что ли?

– Фу, – жеманно поморщилась Ларочка. – Не ссытся, а страдает энурезом. Можно подумать, ты не знал!

И вдруг, словно спохватившись, всплеснула руками:

– Ты не знал? Боже, что я наделала! Забудь, ты ничего не знаешь, понял? Не смей никому говорить, это ее убьет!

И так искренне хваталась за голову, с таким волнением заглядывала в Лёшкины глаза, так горячо умоляла не раскрывать секрет лучшей подруги…

Стоит ли говорить, что уже очень скоро об этом знала вся школа. Объяснять, что энурезом Ира страдала разве что в раннем детстве, как все нормальные дети, было совершенно бессмысленно: чем больше оправдываешься, тем охотнее люди верят в ложь. Над Ирой смеялись, унижали на каждом шагу, обзывали «обоссаной простыней» и «уссатой-полосатой». Как она пережила это унижение – Ирина и сама не знала. Зато Ларочка была довольна – теперь никто не заглядывался на ее подругу, больше того, Ира ныне стала презренной, с ней перестали даже здороваться. А Ларочке вроде как начали сочувствовать: мол, надо же, привязалась эта ссыкуха к человеку, никак от нее теперь не избавишься, эхх, бедолага…

Источник ложной информации был раскрыт молниеносно – Звягинцев раскололся мгновенно, ведь поначалу в его бредовую информацию никто не поверил. Но уж коли эта информация исходила от лучшей подруги – значит, правда. Ира перестала общаться с Лариской, игнорировала ее несколько месяцев. Но та была настойчива в худшем смысле этого слова: не отходила от Ирины на переменах, шла вместе с ней домой. И упорно твердила, заглядывая в глаза:

– Прости меня, прости! Я не знаю, как это у меня получилось! Я, наверное, была не в себе. Ты была такая красивая, и Лёшка так восхищенно смотрел на тебя. А я ведь сидела рядом, в таких же шортиках, но он на меня вообще не обращал внимания! И что-то на меня накатило, я даже не помню, что я говорила. Слушай, – она хватала подругу за рукав, как будто только что все поняла: – А может, Лёшка все придумал, а я ничего и не говорила? Ну не помню я такого, хоть убей, не помню! Ну не могла я такое про тебя сказать, не могла!

Ирина не верила ни единому ее слову. И знала прекрасно – именно Лариска и придумала всю эту мерзость. Никто, кроме нее, не смог бы додуматься до такой гадости. Знала. И прощать не хотела. Но так настойчива была Лариска, так преданно, по собачьи, заглядывала в Ирочкины глаза, так вымаливала прощение… Нет, Ирина не простила ее, но постепенно, слово за слово, начала говорить с предательницей. Сначала вынуждена была отвечать на ее оправдания, потом обвиняла, кричала на подлую обманщицу, срывая злость и обиду. Сначала сквозь зубы, потом постепенно оттаивала. Нет, обида не притуплялась, боль предательства не проходила, но Ира никогда не была слишком волевой, не умела послать мерзавку подальше. Вынужденно простила, не сумев настоять на полном прекращении отношений. Но ничего не забыла…

* * *

– Если бы я ее не простила… Если бы мне только хватило упрямства, если бы только я умела говорить «нет»… Если бы, если бы, если бы… Все могло бы быть совершенно иначе…

Ирина замолчала и устремила взгляд в синее безграничье неба, словно хотела найти там подтверждение своих слов: ведь правда же, ведь могло бы все получиться иначе? Ведь могла же она избежать всего этого?

Соседка тоже отвернулась к иллюминатору и деликатно промолчала, не желая торопить собеседницу. Впрочем, беседой этот разговор назвать было невозможно: это по-прежнему был монолог. Говорила только Ирина, соседка же не произносила ни слова, однако слушала с нескрываемым интересом.

– Вы простите, что я тут с вами разоткровенничалась. Знаете, я так долго носила это в себе, что мне просто необходимо выплеснуть все это. Недаром говорят, что случайные попутчики больше всего подходят на роль исповедника. И правда. Близким ни за что не станешь раскрывать всю себя – могут ведь и напомнить. Особенно если посчастливится заиметь такую вот подругу. А вам почему-то так легко рассказывать… У вас такое лицо открытое, что мне упорно кажется, будто мы с вами сто лет знакомы. Вроде знаю, что вижу вас впервые, а никак не могу отделаться от ощущения, что очень хорошо с вами знакома. Странно, правда? Я вам не надоела со своими воспоминаниями? Может, вы бы хотели почитать? Газеткой вот запаслись…

Попутчица взглянула с удивлением на газету, давно уже свернутую трубочкой. Странно – когда успела? Так погрузилась в воспоминания случайного человека, что забыла обо всем на свете. Однако нельзя без конца отмалчиваться, в конце концов, это просто неприлично. Улыбнулась приветливо: