Побоище князя Игоря. Новая повесть о Полку Игореве

Суровый лик Всевышнего в обрамлении золотого нимба, колыхаясь на ветру, с печалью взирал на жестокую сечу.

Одолевает бесово племя христианское воинство. Уже пали стяги Владимира и Святослава. Тысяцкий Рагуил, видя, что отряд его тает на глазах, а к курянам не пробиться, повелел своим ратникам сдаваться в плен.

Вот и речной берег.

Русичи и половцы, сойдясь врукопашную топчут и мнут заросли ломкого ольшаника.

Омеля ударом топора сбил с лошади знатного половца. Тот кувыркнулся прямо в воду, и река понесла его безжизненное тело. В одном месте русичи загнали степняков на мелководье, рубят их мечами, навалили грудой, так что на отмели образовался островок из мёртвых тел.

Сразу две стрелы угодили в Ельшу. Из последних сил воткнул он древко знамени в топкий ил и упал рядом.

Толкаясь, русичи устремились в реку, ища спасения на Том берегу. Кто сбрасывал с себя кольчугу, кто шлем, кто сапоги. В спешке и толкучке ратники повалили собственный стяг.

Вышеслав бросился было поднимать знамя, но 0меля удержал его:

   — Да куда ж ты, чудак! Нету более дружины, теперь каждый за себя.

Вышеслав в растерянности огляделся вокруг.

Лишь немногие из русичей продолжали биться с половцами. Большинство же, бросив оружие, плыли на другую сторону, борясь с течением. По плывущим били из луков половцы. Стрелы так и чиркали по воде.

Омеля дёрнул Вышеслава за рукав:

   — Давай за мной. Чего встал?

Вышеслав тупо подчинился, шаг за шагом погружаясь в мутный речной поток Рядом проплыл чей-то перевёрнутый шлем. Сзади не утихали вопли половцев и звон мечей.

Вышеслав оглянулся и увидел Всеволода на бугре, меч в его руке так и сверкал, отпугивая половцев, которые кружили вокруг него, словно стая волков вокруг вожака-оленя. Дружинников рядом со Всеволодом было совсем немного.

Оступившись, Вышеслав хлебнул воды и закашлялся. Он выронил меч, и тот сразу ушёл на дно. Вышеслав хотел было нырнуть, но Омеля потащил его за собой, ругаясь сквозь зубы.

Единственное, что успел сделать Вышеслав перед тем, как дно ушло у него из-под ног, это сбросить шлем с головы. Цепляясь за Омелю, он старался плыть, но сапоги и кольчуга тянули вниз, на глубину. Вынырнув раза два, Вышеслав опять глотнул воды, постарался перевернуться на спину и не смог — до того обессилел. Он закрыл глаза, чувствуя, что погружается в коричневый мрак, мышцы напряглись до предела. И в этот миг рука Омели выдернула Вышеслава на поверхность.

Загребая одной рукой, Омеля дышал шумно, как бык. Он плыл наперекор течению, вздымая буруны, и тащил за собой обессилевшего Вышеслава.

Лишь немногие из русичей доплыли до спасительных камышей. Доплыл и Омеля.

Таща на себе Вышеслава через камышовые заросли, Омеля добродушно ворчал:

— Плаваешь ты, брат, как топор без топорища. Иль ты половецкого злата себе в сапоги напихал? Коль так, то мы, стало быть, и живы, и богаты!

И Омеля расхохотался, довольный своей шуткой.

Глава восемнадцатая ГОРИСЛАВА

В Путивле вот уже третий месяц все жили ожиданием известий от Игорева войска.

В конце июня как-то утром в ворота города вошли двое усталых путников, ведя в поводу столь же усталых коней.

Воротный страж узнал обоих.

   — Да это никак ты, Вышеслав! И сын Ясновита с тобой! Откель это вы? И где войско наше?

Вышеслав снял шапку и устало перекрестился на кресты деревянного собора, видневшиеся над тесовыми крышами домов.

Он тоже узнал стражника, поэтому обратился к нему по имени:

   — Здрав будь, Бермята. Тяжкую весть принесли мы с Борисом. Рать Игорева полегла костьми в поле половецком, кто не погиб, тот в полон угодил. Нам вот пособил Господь ноги унести.

Хромоногий Бермята, вместо одной ноги у него была деревяшка, заохал:

   — Ох горе горькое! Вот беда-то! Как же теперь быть-то, а?

   — Вышеслав ободряюще похлопал стражника по плечу:

   — И в Новгороде, и в Рыльске, и в Курске та же печаль, друг Бермята. Но жить надо и землю свою стеречь от поганых, кои не замедлят к нам из Степи натянуть.

   — Как же мы одолеем нехристей, боярин?! — воскликнул Бермята. — В Путивле остались, почитай, старики, юнцы да я, хромоногий. Возьмут нас поганые голыми руками!

   — Не возьмут, — сердито вымолвил спутник Вышеслава. Он хоть и был безус, но держался независимо. — Смердов и холопов вооружим, но не сдадим Путивля!

   — Эй, боярин, смердов теперь и силком в город не затянешь, они скорее в лесах схоронятся, — промолвил Бермята, глядя вслед двум дружинникам, направлявшимся к княжескому терему.

Ефросинья и Ефимия обе залились слезами, узнав от Вышеслава о печальной участи Игорева войска. Причём Ефросинья больше скорбела о сыне, нежели о муже.

Выплакав первые, самые горькие слёзы, Ефимия принялась утешать княгиню, которая была беременна:

   — Тебе о дитяти своём думать надо, милая моя. Твоя печаль и на нём отразиться может. Князь твой жив, и слава богу! И Владимир живой. Плен — не смерть, беда поправимая. Знать бы мне, что мой Радим в плену, и на сердце было бы легче.

О судьбе огнищанина Вышеслав ничего не знал, поэтому ничем не мог порадовать Ефимию.

Вскоре по всему Путивлю послышались плач и стенания женщин.