Почему Боуи важен

У самой Пегги тоже была версия о происхождении талантов Боуи. В 1985 году она рассказала журналисту, что в три года он проявлял «неестественный» интерес к содержимому ее косметички. «Однажды он накрасился точь-в точь как клоун. Я запретила ему пользоваться косметикой, а он ответил: „Но ты-то пользуешься, мама“». Эта изящная история удачно перекликается с воспоминанием ее сына о том, как его ругали за баловство с красками, и с его ролями впоследствии: глэм-Боуи, дрэг-Боуи и Боуи-Пьеро. Учитывая то, кем стал Дэвид Джонс, неудивительно, что знавшие его люди, даже мать, склонны рассказывать истории, вписывающиеся в законченную картину, а биографы, в свою очередь, пишут на их фундаменте книги. Наше представление о детстве Дэвида Джонса – это смесь документальных свидетельств, вымыслов и полуправды, основанной на знании о том, что случилось с ним позднее. Взрослый Боуи переписывал прошлое молодого Джонса, порой буквально, и те, кто его знал, чаще всего следуют его примеру.

Андервуд вспоминает, как Дэвид честолюбиво заявлял школьному консультанту по профессиональной ориентации: «Я хочу стать саксофонистом в квартете, играющем современный джаз». По словам Оуэна Фрэмптона, в колледже Боуи был «весьма непредсказуемым <…> уже культовой фигурой». Дана Гиллеспи утверждает, что четырнадцатилетний Боуи говорил ей: «Я хочу свалить отсюда. Я должен свалить отсюда. Я хочу выбиться в люди». Его сосед рассказывал Сэндфорду, что Боуи имел обыкновение стоять в свете фонаря паба Crown в позе, «предвосхищающей позу Зигги Стардаста». Один из родственников вспоминает, как в возрасте девяти лет он вставал перед телевизором и заявлял: «Я могу играть на гитаре прямо как Shads[19]». И он это делал. При том известно, что группа Shadows впервые выступила на публике, когда Дэвиду уже исполнилось одиннадцать. Местная байка о том, как Пегги ходила по магазинам вместе со своим малолетним сыном с лентами в волосах («Неудивительно, что он вырос таким странным!»), укладывается в ту же самую легенду. Даже акушерка, помогавшая младенцу Дэвиду появиться на свет в 1947 году, якобы сказала, предвосхищая образ Боуи как божественного посланника, что «этот ребенок уже бывал на Земле». А вот учительница музыки миссис Болдри отличается от других последовательным нежеланием поддерживать миф о Боуи: «Он не был выдающимся певцом. Невозможно было выделить его среди других детей и сказать: „Этот мальчик прекрасно поет“». Собственные версии Боуи о его прошлом, разумеется, нам ничем не помогают. «Я был эстетом с семи лет, – заявлял он. – Я тогда был очень эксцентричен». Склонность Боуи редактировать собственную жизненную историю, доказывая, что семена его будущей оригинальности и звездности были посеяны еще в детстве, особенно ярко заметна в его интервью 1970-х годов, когда он активно создавал свой бренд в медиапространстве.

«Не могу отличить бред от лжи». Боуи, как всегда, прозорлив. Правда неизбежно кроется в сплаве всех этих свидетельств – интервью, воспоминаний, сухих документов – и с наибольшей вероятностью ее можно обнаружить в совпадениях между рассказами разных людей или при сравнении очевидно противоречащих друг другу утверждений. Одному посетителю дом может показаться крошечным, убогим и холодным, а другому – небольшим, уютным и теплым. Человеку может быть трудно физически выразить привязанность к сыну, но он может продемонстрировать свою любовь, покупая ему музыкальные инструменты и знакомя его со знаменитостями. Мать может превозносить сына как самого очаровательного в округе и в то же время не одобрять игры с ее косметикой. Женщина может без стеснения подпевать доносящейся из радиоприемника песне во время воскресного семейного ужина и при этом произвести впечатление неприветливой и отстраненной на четырнадцатилетнюю подружку сына. Подросток может иметь множество друзей и одновременно ощущать себя одиноким.

Информация, которой мы располагаем о Боуи в бытность его в Бромли (равно как в Лондоне, Берлине и Нью-Йорке), похожа на хитросплетенную мозаику. Книга Дилана Джонса «Дэвид Боуи: Жизнь» («David Bowie: A Life»), сборник коротких интервью, из которых я взял некоторые приведенные выше цитаты, – идеальный пример гармонии между текстом и его героем. По сути, Боуи – это калейдоскоп многоцветных элементов, находящихся в постоянном движении. В причудливых узорах мы можем разглядеть закономерности, а кто-то другой вновь взглянет на ту же самую картинку под другим углом, слегка сдвинет ее и увидит нечто иное. Наше знание о Боуи – сложная система, где два противоположных взгляда могут оказаться одинаково верными. «Некоторые авторы прилагают много усилий, чтобы уложить все это в логическую последовательность, – сказал он журналисту Джорджу Тремлетту в конце 1960-х годов. – На вашем месте я бы не стал заморачиваться».

* * *