Почему евреи не любят Сталина

В. Наумов считает установленным, что списки лиц, подлежащих депортации из Москвы, у властей имелись. Они были составлены по указанию городского и районных комитетов партии под наблюдением органов МГБ. Что касается мест размещения, то он обратил внимание на принятое в январе 1953 г. постановление Политбюро о строительстве огромного — на 150–200 тыс. человек — лагеря для «особо опасных иностранных преступников». Поскольку лиц этой категории в советских тюрьмах и лагерях было тогда значительно меньше, возникает вопрос: кто должен был заполнить этот новый остров ГУЛАГа? Заметим, однако, сразу: проектная вместимость нового лагеря даже отдаленно не соответствовала тогдашней численности евреев в СССР. К тому же «наказанные народы» размещались не в лагерях, а среди местного населения отдаленных районов. Ссылку на то, что высокопоставленные функционеры не слышали о планах депортации, В. Наумов отводит, напоминая, что с конца 30-х гг. Сталин все чаще принимал важные решения единолично, не ставя о них в известность даже тех, кто непосредственно отвечал за соответствующий участок работы. Характерный в этом смысле пример: начальник Генштаба РККА маршал Б. М. Шапошников узнал о вторжении советских войск в Финляндию в 1940 г. из газет, находясь в то время в санатории.

Мнение, что Сталин не имел свободы действий в вопросе о депортации евреев в силу позиции своего окружения, главный оппонент Костырченко квалифицирует как «иллюзию».

Утверждение, что евреев невозможно было бы выселить из-за их разбросанности по территории европейской части СССР, В. Наумов парирует ссылкой на прецедент: все крымские татары и греки, проживавшие вне Причерноморья, были, однако, отысканы и присоединены к соплеменникам.

Таковы на сегодня основные аргументы и контраргументы сторон в этом затянувшемся споре. Как видно, у обеих есть довольно веские и серьезные доводы. Тайна, о которой говорится в заголовке настоящего раздела книги, пока остается не раскрытой окончательно. Будем надеяться, что поиски и исследования в конечном счете позволят это сделать.

«Мама — жидовка, отец — гитлеровец». Еврейская мать чеченца Эсамбаева

Мой отец чеченец, и мама чеченка. Отец прожил 106 лет и женился 11 раз. Вторым браком он женился на еврейке, одесситке Софье Михайловне. Ее и только ее я всегда называю «мамой». Она звала меня Мойше.

— Мойше, — говорила она, — я в ссылку поехала только из-за тебя. Мне тебя жалко.

Это когда всех чеченцев переселили в Среднюю Азию. Мы жили во Фрунзе. Я проводил все дни с мальчишками во дворе.

— Мойше! — кричала она. — Иди сюда.

— Что, мама?

— Иди сюда, я тебе скажу, почему ты такой худой. Потому что ты никогда не видишь дно тарелки. Иди скушай суп до конца. И потом пойдешь.

«Хорошая смесь у Мойши, — говорили во дворе, — мама — жидовка, отец — гитлеровец». Ссыльных чеченцев там считали фашистами. Мама сама не ела, а все отдавала мне. Она ходила в гости к своим знакомым одесситкам Фире Марковне и Майе Исааковне — они жили побогаче, чем мы, — и приносила мне кусочек струделя или еще что-нибудь.

— Мойше, это тебе.

— Мама, а ты ела?

— Я не хочу.

Я стал вести на мясокомбинате кружок, учил танцевать бальные и западные танцы. За это я получал мешок лошадиных костей. Мама сдирала с них кусочки мяса и делала котлеты пополам с хлебом, а кости шли на бульон. Ночью я выбрасывал кости подальше от дома, чтобы не знали, что это наши. Она умела из ничего приготовить вкусный обед. Когда я стал много зарабатывать, она готовила куриные шейки, цимес. Она так готовила селедку, что можно было сойти с ума! Мои друзья по Киргизскому театру оперы и балета до сих пор вспоминают: «Миша! Как ваша мама кормила нас всех!»

Но сначала мы жили очень бедно. Мама говорила: «Завтра мы идем на свадьбу к Меломедам. Там мы покушаем гефилте фиш, гусиные шкварки. У нас дома этого нет. Только не стесняйся, кушай побольше».

Я уже хорошо танцевал и пел «Варнечкес». Это была любимая песня мамы. Она слушала ее как гимн Советского Союза. И Тамару Ханум любила за то, что та пела «Варнечкес».

Мама говорила: «На свадьбе тебя попросят станцевать. Станцуй, потом отдохни, потом спой. Когда будешь петь, не верти шеей. Ты не жираф. Не смотри на всех. Стань против меня и пой для своей мамочки, остальные будут слушать». Я видел на свадьбе ребе, жениха и невесту под хупой. Потом все садились за стол. Играла музыка и начинались танцы-шманцы. Мамочка говорила: «Сейчас Мойше будет танцевать». Я танцевал раз пять-шесть. Потом она говорила: «Мойше, а теперь пой!» Я становился против нее и начинал: «Вы немт мен, ву немт мен, ву немт мен?..» Мама говорила: «Видите, какой талант!» А ей говорили: «Спасибо вам, Софья Михайловна, что вы правильно воспитали еврейского мальчика. Другие ведь как русские — ничего не знают по-еврейски».

Была моей мачехой и цыганка. Она научила меня гадать и воровать на базаре. Я очень хорошо умел воровать. Она говорила: «Жиденок, иди сюда, петь будем».