Почему евреи не любят Сталина

Не торопитесь вешать ярлыки,
Кого-то хаять, красок не жалея.
Порою злобно шутят остряки:
Мол, торгаши и трусы все евреи.
Историю не знают — в этом соль:
Вот, о Христе замученном скорбея,
Испанский христианнейший король
Предпочитал брать в гвардию евреев.
В средневековье много есть примеров —
Бесправный и гонимый мой народ,
Чтоб сохранить для нас Мойсея веру,
Предпочитал крещенье эшафоту.
Вы нам не судьи, я — не адвокат,
История на всё даёт ответы:
О многом нам герои говорят,
Восставшие в варшавском гетто.
А в шестидневной памятной войне:
Нас горстка, а врагов — мильоны,
Звезда Давидова — не на спине —
На наших древних голубых знамёнах
В тиши ешив Талмуд и Каббала
Нас научили мудрому терпенью,
Но есть предел всему и мера зла,
Когда решает всё огонь сраженья.
Сквозь мрак веков и ад концлагерей
Прошел народ Авраама и Мойсея.
Вдвойне не просто жить, коль ты еврей,
Но я горжусь, что родился евреем.

Память о сталинизме

Проблемы, связанные с памятью о сталинизме, в сегодняшней России болезненны и остры. На прилавках — масса просталинской литературы: художественной, публицистической, квазиисторической. В социологических опросах Сталин неизменно в первой тройке «самых выдающихся деятелей всех времен». В оправдательном духе интерпретируется сталинская политика в новых учебниках истории для школы.

А рядом — безусловные достижения историков и архивистов, сотни посвященных сталинизму фундаментальных томов документов, научных статей и монографий. Но они если и оказывают влияние на массовое сознание, то слишком слабое.

Причины этого — и в недостатке практических механизмов такого влияния, и в исторической политике последних лет. Но более всего — в особенностях нынешнего состояния нашей национальной исторической памяти о сталинизме.

Что я понимаю здесь под «исторической памятью» и что понимаю под «сталинизмом»? Вполне общепринятые вещи.

Историческая память — это ретроспективная форма коллективного сознания, формирующая коллективную идентичность в ее отношении к значимому для этой идентичности прошлому. Она работает с прошлым, реальным или мнимым, как с материалом: отбирает факты и соответствующим образом их систематизирует, выстраивая из них то, что она готова представить как генеалогию этой идентичности.

Сталинизм же — это система государственного управления, совокупность специфических политических практик сталинского руководства. На всем своем протяжении эта система, во многом эволюционировавшая, сохраняла ряд характерных черт. Но наиболее специфическая характеристика сталинизма, ее родовая черта (возникшая с самого начала большевистского правления и со смертью Сталина не исчезнувшая) — это террор как универсальный инструмент решения любых политических и социальных задач. Именно государственное насилие, террор обеспечивал и возможность централизации управления, и разрыв горизонтальных связей, и высокую вертикальную мобильность, и жестокость внедрения идеологии при легкости ее модификации, и большую армию субъектов рабского труда, и многое другое.

Отсюда память о сталинизме — это прежде всего память о государственном терроре как о системообразующем факторе эпохи, а также о его связи с разнообразными процессами и событиями того времени.

Но такова ли память о сталинизме в современной России?

Скажу несколько слов о ключевых свойствах этой сегодняшней памяти.

Жертвы и палачи

Первое: память о сталинизме в России — это почти всегда память о жертвах. О жертвах, но не о преступлении. В качестве памяти о преступлении она не отрефлексирована, на этот счет консенсуса нет.

Дело в немалой степени в том, что в правовом смысле массовому сознанию не на что опереться. Нет никакого государственного правового акта, в котором государственный террор был бы назван преступлением. Двух строк в преамбуле к Закону 1991 г. о реабилитации жертв явно недостаточно. Нет и вызывающих хоть частичное доверие отдельных судебных решений — никаких судебных процессов против участников сталинского террора в новой России не было — ни одного.