Почему я не христианин (сборник)

В подобном различии между церковью и ее основателем нет ничего случайного. Едва предполагается, будто в речах определенного человека содержится абсолютная истина, тут же появляется сообщество экспертов по интерпретации его высказываний, и эти эксперты неминуемо приобретают власть, так как держат в своих руках ключ к истине. Как любая привилегированная каста, они пользуются этой властью ради собственной выгоды. Тем не менее, в одном отношении они хуже любой другой привилегированной касты, поскольку их функция заключается в толковании неизменной истины, возвещенной раз и навсегда в совершенно безупречной форме, вследствие чего они неизбежно становятся оппонентами всякого интеллектуального и нравственного прогресса. Церковь выступала против Галилея и Дарвина; в наши дни она выступает против Фрейда. Во времена наибольшего могущества в своей враждебности к интеллектуальной жизни она заходила еще дальше. Папа Григорий Великий написал одному епископу письмо, начинавшееся следующими словами: «Слуха нашего достигло, что мы и выговорить не можем без стыда, будто ты имеешь обыкновение разъяснять грамматику отдельным друзьям своим». Первосвященнической властью папа заставил епископа воздержаться от этого грешного занятия, и изучение латыни возродилось лишь с наступлением эпохи Возрождения. Религия оказывает пагубное влияние не только в интеллектуальном, но и в нравственном отношении. Я имею в виду, что она проповедует этические нормы, не способствующие человеческому счастью. Когда несколько лет назад в Германии проводился плебисцит по поводу того, можно ли разрешить свергнутым королевским династиям сохранять свою частную собственность, немецкие церкви официально заявили, что лишать венценосцев этой собственности противно христианскому учению. Общеизвестно, что церкви выступали против отмены рабства, пока у них хватало на это смелости, а в наше время, за несколькими хорошо разрекламированными исключениями, они выступают против любого стремления к экономической справедливости. Папа официально осудил социализм.

Христианство и секс

Худшей чертой христианской религии является, однако, ее отношение к сексу – отношение настолько нездоровое и противоестественное, что понять его можно, лишь увязав с тем недугом, которым был поражен цивилизованный мир в эпоху упадка Римской империи. Приходится иногда слышать, что христианство улучшило положение женщин. Это одно из грубейших извращений истории, какое только возможно. Женщины не могут занимать достойное положение в обществе, где считается крайне важным, чтобы они не нарушали весьма сурового морального кодекса. Монахи всегда рассматривали женщину прежде всего как искусительницу и вдохновительницу грязной похоти. Церковь проповедовала – и все еще проповедует, – что женщине лучше всего оставаться девственной, но, если кто-то находит это невозможным, допускается вступление в брак. «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»[44], как откровенно выразился апостол Павел. Объявив брак нерасторжимым и вытравив всякое знание об ars amandi[45], церковь сделала все, что было в ее силах, дабы единственная разрешенная форма секса приносила минимум удовольствия и максимум страдания. Неприятие контроля над рождаемостью, в сущности, обусловлено теми же соображениями: ведь если женщина каждый год рожает по ребенку, пока не умрет от истощения, то вряд ли можно предположить, что она получает большое удовольствие от супружеской жизни; поэтому контролю над рождаемостью нужно всячески противодействовать.

Концепция греха, неразрывно связанная с христианской этикой, необычайно вредна, поскольку представляет собой отдушину для садизма, который начинают считать законным и даже благородным делом. Возьмем, например, вопрос о предупреждении сифилиса. Известно, что если принять заранее меры предосторожности, то опасность заразиться этой болезнью становится ничтожно малой. Христиане, однако, возражают против распространения подобных знаний, поскольку считают за благо, чтобы грешники понесли наказание. В наше время многие тысячи детей страдают от врожденного сифилиса, и они никогда бы не родились, если бы не желание христиан увидеть грешников наказанными. Я не могу понять, как доктрины, требующие такой дьявольской жестокости, могут считаться хоть в какой-то степени благотворными для морали.