Почему им можно, а нам нельзя? Откуда берутся социальные нормы

За несколько месяцев до выборов 2016 года мы с Джошуа Джексоном и Джесси Харрингтоном провели общенациональный опрос с целью заглянуть в мысли сторонников Трампа. Мы задали 550 американцам из всех частей страны и разных демографических групп (гендерных, региональных, расово-этнических и политических) вопросы о том, насколько их пугают внешние угрозы вроде ИГИЛ и Северной Кореи. Кроме того, они соглашались или не соглашались с различными утверждениями, призванными измерить силу их тяги к жесткости: например, считают ли они, что в Соединенных Штатах слишком многое позволяется или, наоборот, запрещается, и в достаточной ли мере соблюдаются существующие нормы. И, наконец, их спрашивали об отношении к политическим проблемам, таким как надзор за гражданами и массовые депортации, и о том, кого из кандидатов, включая Трампа, они поддерживают.

Результаты говорили сами за себя: люди, считавшие, что стране грозят большие опасности, хотели большей жесткости. Наличие такого желания, в свою очередь, всегда означало, что человек поддерживает Трампа. Желание большей жесткости предполагало поддержку Трампа значительно более точно, чем любые другие индикаторы. Например, стремление человека к большей жесткости предсказывало, что он будет голосовать за Трампа, в сорок четыре раза точнее, чем другие распространенные индикаторы авторитарных тенденций. Обеспокоенность внешними угрозами означала также поддержку многих предложений, с которыми выступал Трамп, вроде круглосуточного оперативного контроля над мечетями, создания реестра американцев-мусульман или депортации всех иммигрантов без вида на жительство. Поэтому неудивительно, что наибольшую поддержку Трамп получил в жестких штатах – там, где люди сильнее ощущали себя в опасности.

Совершенно очевидно, что в эпоху, когда людям нравится представлять себя разумными избирателями, результаты выборов 2016 года во многом определили простые человеческие инстинкты, причем обусловленные не только факторами среды, но и умело использовавшим их кандидатом.

Разумеется, стремительный взлет Трампа – не просто некий американский феномен. Он отражает значительно более общую закономерность, проявлявшуюся на протяжении всей истории человечества: опасности вызывают стремление к сильной руке, подчинение авторитарным лидерам и, в худшем случае, ведут к актам нетерпимости. Может оказаться полезным рассмотреть с позиций «жесткость – свобода» политические события, потрясавшие мир в XXI веке, – например, результаты британского референдума 2016 года о выходе из Евросоюза или успех партии «Закон и порядок» на парламентских выборах в Польше. За последние годы значительно жестче стала культура Венгрии – здесь «угрозой» стали беженцы-мусульмане, которых премьер-харизматик Виктор Орбан называет «оккупантами».

Эти культурные сдвиги роднит общая схема: ощущаемая угроза (обычно это терроризм, иммиграция и глобализация) ужесточает культуру и выталкивает на авансцену авторитарных лидеров.

Разумеется, угроза не всегда является объективным явлением. «В ходе истории человечества реальных угроз становилось меньше, поскольку люди учились лучше противостоять им, а количество сфальсифицированных или надуманных опасностей резко росло, – сказал мне израильский историк Юваль Ной Харари – автор книги «Sapiens: краткая история человечества»[5]. – Лидеры и общества могут намеренно создавать искусственные угрозы или искренне верить в некую серьезную опасность, на самом деле не существующую». Свирепый нацистский режим в Германии стал реакцией в основном на надуманные, а не реальные угрозы, заметил Харари.

Существенно, что как в США, так и в других странах авторитарные лидеры обычно пользуются поддержкой рабочего класса и сельских жителей. Действительно, оказывается, что расхождения по рубежу «жесткость – свобода» характерны не только для стран и штатов, но и для различных социально-экономических групп, противостоящих друг другу с драматическими последствиями.

6 Рабочий класс и высшее общество: скрытый разлом культур

Осенью 2011 года более тысячи демонстрантов устроили в центре Нью-Йорка акцию протеста, названную ими «Захватите Уолл-стрит» (Occupy Wall Street). Протестующие негодовали по поводу растущего социально-экономического неравенства в США и во всем мире. Буквально через пару дней численность участников движения измерялась уже десятками тысяч. Накал страстей не ограничился Нью-Йорком. Волна массовых протестов прокатилась по сотням других американских городов, а месяцем позже они то и дело вспыхивали по всему миру: в Европе, Азии, Южной Америке и Африке.