Еще один теневой момент, способный во второй половине жизни лишить покоя каждого, кто наделен хоть малой толикой сознания, кто не нарцисс и не социопат, – это проблема самопринятия и самопрощения. В «Записках из подполья» Достоевский спрашивает, как сознающий хоть сколько-нибудь человек может уважать себя. Он прав с одной точки зрения. Когда мы начинаем осознавать, что наши ценности и наш выбор с его непредвиденными последствиями весьма и весьма часто не согласуются между собой, мы оказываемся лицом к лицу с ненамеренным лицемерием. Понимание того, что наше поведение наносит вред другим людям, особенно тем, кого мы любим, способно подавлять под своей тяжестью. Понимая, что наши бессознательные решения порождают непреходящее зло в этом мире, что мы в своих «передовых» обществах живем за счет эксплуатации малоимущих и бесправных, как можно с чистой совестью исповедовать свои религиозные и этические ценности? Вот теневая дилемма, безусловно заставляющая страдать каждого, кто притязает хоть на какую-то нравственную чувствительность.
Тяжесть этого разделенного сознания ставит и непростую задачу самопринятия, самопрощения. Способность принимать ответственность за последствия своего выбора, даже признавать свою вину за них – это мера нравственного бытия, но при этом быть снедаемым этой виной – бесспорно, форма высокомерия, нравственного самопревознесения. Никто не просыпается по утрам со словами: «Сегодня я причиню вред себе и окружающим», однако день ото дня мы так и поступаем тем или иным образом.
Оставаться с нашим расщепленным Я в этом греховном, разделенном, скомпрометированном мире – значит всегда оставаться его соучастником. Ибо не признавать своей моральной сопричастности к мировому страданию – это уже само по себе теневой момент. Альбер Камю, агностик, тем не менее избрал богословский мотив «Падения» для заглавия к самому захватывающему из своих романов. Жан-Батист Клеманс, центральный персонаж «Падения», – глас вопиющего в пустыне, но в то же время душа в поисках снисхождения. Он отдает себе отчет в том, что до конца дней обречен жить со своим безразличием к страданию других и трусостью. Его история – это и наша история тоже. Т. С. Элиот с грустью вопрошает в своем стихотворении «Геронтион»: «После такого знания какое прощение?»
И все же не будет ли в данном случае теневой задачей именно самопрощение? Не отрицание, но самопринятие? Как можно мне принять тебя, если я не способен принимать себя? Как возможно мне когда-либо полюбить тебя, когда я презираю себя? Но если я и в самом деле презираю себя, не есть ли это также и надменность? Где написано, что мне следует быть совершенным, что от меня требуется больше, чем позволяет моя человеческая ограниченность? Иллюзия совершенства в чем-то сродни тому парадоксу – стоит мне на мгновение подумать, что я добродетелен, и я уже виновен в неподобающей гордыне. Поэтому, от противного, если я предельно неприкаян, я также виновен и в гордыне, поскольку ожидаю от себя большего, чем отведено человеку. Разве не все мы, по словам Ницше, «человечны, слишком человечны»?
Самопринятие в таком случае может быть одним из мощнейших теневых моментов. Принятие себя, своей неприкаянной души оказывается положительным выкупом из теневого мира самоотчуждения. От того самоотчуждения, от которого происходит раздражительность, нетерпимость к другим, самоуничижительные стереотипы поведения, депрессия и дальнейшее внутреннее разделение. Подобно тому как возвращение личностного авторитета – критическая задача во второй половине жизни, так же и взаимоотношение с позитивной Тенью требует от нас, чтобы мы приняли себя такими, какие мы есть. Мы – существа больше бессознательные, чем сознательные. Ответственные за каждый свой выбор, мы все так же пронизаны комплексами и скрытыми программами, нарциссическими моментами, движимы страхами и постоянно хрупки, непрочны и конечны.