Почему Льву Толстому так нравился рассказ А.П. Чехова «Душечка»[статья]

Слово «дочь», вслед за именем открывающее повествование («Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова»), является скрипичным ключом ко всей партитуре произведения. Фамилия и статус героини (дочь отставного коллежского асессора) акцентируют тему семейных отношений. В начале рассказа мы узнаем, что Оленька «раньше любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал» (9). В конце рассказа выясняется, что «отец давно уже умер, кресло его валялось на чердаке, запыленное, без одной ножки» (579). Эта деталь указывает на то, что событие болезни, а затем и смерти отца не оставило никакого следа в жизни и памяти героини. Отсутствие у героини любви к отеческим гробам свидетельствует также о ее неспособности к самостоянью. Как мы увидим, в жизни и памяти героини не оставила никакого следа и смерть ее мужей: антрепренера Ивана Петровича Кукина и управляющего лесным складом купца Бабакаева Василия Андреевича Пустовалова.

Прозвище героини Душечка соотносится с Психеей (древнегреч. — душа), которая в древнегреческой мифологии была олицетворением души. Миф о Психее был разработан Апулеем в его романе «Метаморфозы». Аллегорический древнегреческий сюжет об Амуре и Психее в чеховском рассказе подвергнут инверсии, травестирован. Если Психея обречена на скитания в поисках Амура, то Душечка ожидает богов своей души на крылечке собственного дома: «Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке задумавшись» (571). Для Чехова с его пристрастием к мотиву ухода домовладение является исключительно важной характеристикой. Домовладение в мире чеховского рассказа духовно обкрадывает человека (достаточно вспомнить скупающего дома доктора Старцева и миллионершу — наследницу Лизу Ляликову). В конце рассказа сообщается о том, что «дом у Оленьки потемнел, крыша заржавела, сарай покосился, и весь двор порос бурьяном и колючей крапивой» (579).

Как отмечает В.И.Тюпа, «травестированность аллегорического сюжета сказывается и в подчеркнутой телесности Душечки (иронический парадокс)» (10).

«Душевная» характеристика героини постоянно углубляется и вдруг заканчивается грубовато-телесным замечанием (этот прием называется оксюморонным художественным алогизмом): «Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая. Глядя на ее полные розовые щеки, на мягкую белую шею с темной родинкой, на добрую, наивную улыбку, которая была на ее лице, когда она слушала что-нибудь приятное, мужчины думали: "Да, ничего себе…"» (572).

Оксюморонное совмещение противоположного также лежит в основе иронического сообщения о том, что без мужа Оленька «не могла спать, все сидела у окна и смотрела на звезды. И в это время она сравнивала себя с курами, которые тоже всю ночь не спят и испытывают беспокойство, когда в курятнике нет петуха» (574). Как известно, в поэтической традиции созерцание звездного неба обыкновенно предполагает возвышенный строй мыслей, мечту о крылатости. Душечка также сравнивает себя с крылатыми существами, однако нелетающими. Подобно тому, как курица — своего рода пародия на свободную перелетную птицу, чеховская Душечка — пародия на традиционно-аллегорическую Психею. В рассказе неоднократно встречается мотив устранения грани между человеческим и животным. Душечка говорит однажды: «о здоровье домашних животных, в сущности, надо заботиться так же, как о здоровье людей» (578).

Особенного искусства достигло в «Душечке» умение Чехова соотносить между собой главки, детали, фразы. Рассказ композиционно делится на четыре главки, в которых повествуется о последовательно сменяющих друг друга привязанностях Душечки: антрепренер Кукин, управляющий лесным складом Пустовалов, полковой ветеринарный врач Смирнин, мальчик-гимназист Саша. Особенно стилистически взаимоуподоблены главки первого и второго замужеств Душечки. В начале рассказа о героине сообщается: «Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал; любила свою тетю, которая иногда, раз в два года, приезжала из Брянска; а еще раньше, когда училась в прогимназии, любила своего учителя французского языка» (572). В одном ряду сердечных привязанностей находятся учитель французского языка, тетя, приезжавшая из Брянска, папаша. Подобное тиражирование любовного чувства оспаривает его глубину и подлинность. В конце рассказа осуществляется перевод слова «любовь» с языка героини на язык авторского сознания — это не более чем случайная привязанность, возникающая в силу стечения обстоятельств: «Было ясно, что она не могла прожить без привязанности и одного года» (578); «Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой» (582).