Почему Мангышлак

Плутанув по собственной глупости по Челнам, мы выбрались наконец за город.

До сего дня этой дорогой я ездил за рулем всего один раз, до Самары, предпочитая путь через теплую, ламповую Башкирию, мою давнюю любовь и объект многочисленных грез.

Башкирия всегда казалась мне роднее, и пускай путь через нее выходил длиннее, но ее косматые, словно загривки башкирских лошадок, покатые просторы всегда наполняли сердце простой и понятной целью, легко уяснимой логикой, смыслом.

Татарстан же всегда был для меня чем-то сложным, здесь все было не так, все было непросто.

С виду это вся та же местность, но в Татарстане я всегда себя вел и веду с особой церемониальной осмотрительностью, будто царство древних булгар на самом деле никуда и не делось, оно лишь прикрылось одежкой нынешней цивилизации, но прикрылось скупо, для приличия. Так повязывают поверх коротких джинсов передники туристки, заходящие в церковь. В этом нет смирения, это воспринимается как дресс-код.

Как бы то ни было, мы двигались к Самаре замысловатыми татарскими дорогами, их межрайонное, сельское назначение – все эти мотоарбы с силосом и дизельные сельхозповозки – не добавляло нашему движению легкости.

Мелькали Русский Акташ, Чувашское Сиренькино, а за окном был Татарстан. Не обошлось и без знаменитых татарстанских гаишников, и на федеральную трассу М5 под Самарой мы выбрались за полдень.

Было ясно, что сегодня мы на Эльтон не успеваем. Впереди был рывок на Энгельс через пугачевско-балаковский участок, более напоминающий не дорогу, а каньон в лунном кратере. Уповая на мощность автомобиля, я надеялся проскочить его быстро, и все равно Эльтон не маячил даже на горизонте. До него оставалось около семисот километров. В такой ситуации самым верным решением было положиться на дорогу – как она поведет, так, стало быть, и поедем. И это, по моему мнению, единственно верное решение для всех путешествующих. Оно экономит силы и нервы. А дорога все знает. Не рожать же мчимся!

Явление земли

Относительно заросшие саратовские пущи: Ивантеевка, Пугачев, пристяжь более мелких селений – проскочили, с перерывом на обед, незаметно.

Здесь чувствовалось, что земля уже иная, изобильная, плодородная, чему доказательством были элеваторы, зерновозы, сельхозугодья, что земля эта обширная и благодатная, что это уже предвестье степи. Однако не сама степь. Не в моем понимании степь.

Перелески, косогоры, растительность имели признаки как лесной, так и степной зон. Хотя ельников и березняков уже не было, но обильно росло всякое иное дерево, более южное, но все же высокое, укоренившееся. Сия окаемка Общего Сырта была этаким порубежьем, что оставляло за собой родину в ее привычно-природном изводе и обещало скорую новизну. И воздух здесь был иной, и небо иное. И что-то иное было впереди.

Вскоре мы сменились за рулем и, надо же, я заснул, хотя привычки таковой не имею. Проснулся, уже когда автомобиль наш несся где-то за Балаковом. Было повечерье и это была уже степь. И это было уже Поволжье. И хотя Волги мы до сих пор не увидали, мне с одного лишь мимолетного взгляда стало ясно, что это волжское левобережье, так называемое Нижнее Заволжье.

Степь в нем имеет вид обширных, местами сильно обводненных плоскостей. Это не одна плоскость, а множество. Так выглядит мятая – не скомканная, но уже мятая от многократного использования – газета. Это все еще большой лист, однако исчерченный уже неровными изломами, и внутри этих изломов заключаются особые плоскости. И особые смыслы.

Такая газета, если взглянуть на нее отстраненно, выглядит как хаотичная, но все же мозаика. Или, если взять аналогию с телом, левобережная волжская степь выглядит как тыльная сторона ладони, в сравнении со стороной внутренней.

Тыльная всегда глаже и ровнее, хотя и не являет собой идеальную плоскость. И чем ближе к Волге, тем эта плоскость рельефнее, отчетливее, а чем от Волги дальше, южнее, ближе к Казахстану, тем она ровнее и глаже. Это – левобережье. Оно такое – и его ни с чем не перепутать.

Притоки Волги здесь похожи на вены на тыльной стороне ладони. Их набухающие кровотоки несут по сглаженным степным плоскостям свои синие воды к артерии, чтобы соединиться там и понестись дальше густым и бурным жизнетворным потоком.

А мимо нас не неслись, а тянулись по этому левобережью деревеньки и становища, все какие-то блеклые и неприкаянные, однако нарастал поток транспорта и угадывался впереди большой город. Близился Энгельс, раскидистый, основательный, тучный, привольный. Несмотря на переименование, целиком унаследовавший генокод торгового, ярмарочного Покровска.

Ну а пока была степь, и открылась она нам в этот раз своей совсем непарадной стороной.

Было начало мая, земля даже здесь, на относительном юге, была гола, степь бархатилась лишь короткой травой, как лужайка. Ничего пока не всходило и не колосилось на благодатной этой земле.

И все же земля была полна. Она призывала зайти за покупками в «Пятерочки», «Магниты», «Монетки» или никуда не призывала, а просто искрилась фейерверком безымянных пакетов.