Почему Маркс был прав

В Средние века и в начале Нового времени в Европе скупость считалась отвратительнейшим из пороков. С тех пор и до слогана Уолл — стрит «Жадность — это хорошо» совершался интенсивный процесс перевоспитания. Только в первых рядах такого перевоспитания шли не школьные учителя или пропагандисты, а изменения в материальных формах нашей жизни. Аристотель считал рабовладение свойственным человеческой природе, хотя ряд других античных мыслителей были с этим не согласны. Но плюс к тому он считал противоестественным для человека заниматься крупным производством ради получения прибыли, что не вполне согласуется с мнением Дональда Трампа. (Представляет интерес выдвигавшееся Аристотелем обоснование такого взгляда. Он полагал — то, что впоследствии Маркс называл «меновой стоимостью», то есть свойство, в силу которого один товар обменивается на определенное количество другого товара, а тот на еще один и так далее до бесконечности, — так вот, данная особенность, будучи проявлением некоей безграничности, является в силу этого чуждой ограниченной животной природе человека и не может от нее зависеть.) И среди средневековых мыслителей находились такие, кто рассматривал производство прибыли как неестественное и античеловечное, поскольку для этих мыслителей человеческая природа совпадала с природой феодализма. По всей видимости, люди, жившие охотой и собирательством, имели столь же туманное представление о возможности какого-либо иного общественного устройства, помимо их собственного. Алан Гринспен, бывший председатель Федеральной резервной системы США, в течение значительной части своей профессиональной деятельности считал, что стремление к так называемым свободным рынкам коренится в человеческой природе, хотя это столь же абсурдно, как и утверждение, будто в человеческой природе заложено восхищение Клиффом Ричардом, одним из первых исполнителей рок — н-ролла. В историческом масштабе свободные рынки — сравнительно новое явление, причем и после возникновения зона их действия долгое время ограничивалась малой частью мира.

Точно так же и те, кто говорит, что социализм противоречит человеческой природе, делают это потому, что в своем близоруком восприятии мира отождествляют эту природу с капитализмом. Племена туарегов, кочующие по Центральной Сахаре, в душе, несомненно, являются капиталистическими предпринимателями, а самой вожделенной, хотя и тщательно скрываемой их мечтой является учреждение инвестиционного банка. Остается только непонятным, как быть с тем, что у них нет даже самого приблизительного представления об инвестиционном банке. А ведь никто не может по — настоящему стремиться к тому, чего он не понимает. Я не могут мечтать о превращении в биржевого брокера, если являюсь афинским рабом. Я могу быть жадным, алчным и религиозно преданным своим шкурным интересам, но я не могу стать тайным капиталистом, точно так же как я не могу стремиться стать нейрохирургом, если живу в XI веке.

Ранее я отмечал, что Маркс, несколько даже неожиданно, был крайне пессимистично настроен относительно прошлого и крайне оптимистично — в отношении будущего. Для этого есть несколько причин, но одна из них особенно близка к обсуждаемому нами вопросу. Маркс не был в восторге от прошлого потому, что оно выглядит просто как смена одной формы подавления и эксплуатации на другую. Теодор Адорно как-то заметил, что пессимистические мыслители (имея при этом в виду скорее Фрейда, нежели Маркса) внесли больший вклад в дело человеческого освобождения, чем неискушенные оптимисты. Потому что именно первые преподносят нам доказательства несправедливости, которые вопиют о возмездии и о которых мы в ином случае могли бы забыть. Напоминая нам, как плохо обстоят дела, они побуждают нас к их исправлению. Они подстегивают нас без обезболивания.

К этому остается добавить, что если Маркс возлагал столь большие надежды на будущее, то прежде всего потому, что понимал, что дошедшая до нас печальная летопись по большей части отнюдь не является плодом наших ошибок. Главная причина, по которой история так пропитана кровью, состоит вовсе не в природной порочности большинства людей, а в том давлении материальных условий, которому они вынуждены подчиняться. Исходя из этой принципиальной позиции, Маркс смог дать реалистичную оценку прошлого, не поддаваясь влиянию мифа о черноте человеческих душ. Это и есть тот самый материализм, который питал его надежды, и та причина, по которой он сохранял веру в будущее. Если войны, голод и геноцид происходят просто из некоей неизменяемой человеческой извращенности, тогда нет ни малейшего основания полагать, что будущее будет хоть сколько-нибудь лучше. Если же, напротив, все эти беды хотя бы отчасти обуславливаются несправедливыми общественными системами, для которых отдельные личности порой мало чем отличаются от неодушевленных орудий, тогда правомерно ожидать, что изменение таких систем послужит общему улучшению мира. А жупел идеального можно оставить для запуганных придурков (им все равно уже ничем не помочь).